— Я не имел в виду это…
— Жаль, потому что я имела в виду именно это.
И когда начальник стражи стал учить ее, девочка всерьез пожалела, что не умерла тогда, лежа в пыли внутреннего дворика огромного дворца. Как только она смогла более или менее сносно держаться на ногах, и шрамы на спине покрылись коркой, стражник начал тренировки. Меч был слишком тяжелым для нее и, поливая ее грязными ругательствами, он швырнул перед ней в песок два кинжала. За каждый промах он под покровом темноты делал с ней такие вещи, что ее первая ночь с мужчиной вскоре показалась детской игрой и забылась. Так прошло еще два года, и незадолго до того, как ей должно было исполниться четырнадцать лет, начальник стражи имел неосторожность свалиться пьяным и уснуть в присутствии своей ученицы и ее ножей. На следующее утро он не проснулся.
Тогда Джафар взял ее к себе, посчитав обучение законченным. И с тех пор стражники стали с непередаваемым отвращением называть ее принцессой, потому что тронуть и пальцем больше не смели.
«Выпей это», — на следующий же день визирь протянул ей красивую склянку с какой-то жидкостью.
«Зачем, господин?» — тихо спросила она, принимая пузырек из костлявых рук.
«Тебе ни к чему женские слабости, дитя. Регулы, беременность — все это тебе не понадобится».
Девушка кивнула и осушила склянку. Как-то раз начальник стражи заставил ее хлестать кнутом беременную наложницу, обвиненную в неверности султану. Исполосованное кнутом, страшно раздувшееся тело до сих пор стояло у нее перед глазами, ни за что на свете она не хотела бы оказаться на месте этой женщины. Вместо этого она на неделю оказалась в аду сильнейшей лихорадки, но с тех пор как она выздоровела, и по сей день, ее не беспокоили «женские слабости».
Джафар был эстетом. Ему нравилось, когда его окружают красивые вещи: он дарил ей одежду цвета неба и называл Жасмин. И, спустя пару лет такой жизни, она действительно расцвела. Из тощей, угловатой запуганной девчонки она превратилась в прекрасную молодую женщину с глазами чернее, чем ночь.
Делить ложе с Джафаром было все равно, что возлюбить черенок от копья: на следующее утро болело все, к чему он прикасался. Но все равно он был в тысячу раз лучше солдат, истекающих потом. Руки его всегда были холодными, но, к счастью, он не любил долгих предварительных ласк. Жасмин вообще сомневалась, что ему нужна женщина так же, как всем остальным мужчинам, по крайней мере, когда он был с ней, она никогда не видела на его лице удовольствия, скорее что-то похожее на презрение.
Великий Визирь не был ревнив, и вскоре Жасмин обнаружила, что может сама брать у мужчин то, что до этого у нее всегда брали силой. Впрочем, на следующее утро счастливец, которого она выбирала, неизменно умирал, а Джафар не досчитывался некоторых ядов в своем алхимическом шкафу и укоризненно цокал языком. Вскоре он стал сам указывать ей, с кем из придворных она может поступить подобным образом. Жасмин никогда не приходило в голову ослушаться приказа.
Жасмин должна была сразу заподозрить, что с этим парнем что-то не так: вырваться, еще когда он взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб, убить до того, как он стал прикасаться к ней так, словно она сделана из чистого горного хрусталя. О, сколько боли она бы в таком случае избежала!
У молодого вора была более чем скромная постель в тени покосившихся балок: тюфяки, набитые соломой — вот и вся роскошь. Аладдин раздевал ее так, словно в запасе у него была вечность, и смотрел так, словно в целом мире не было сокровища дороже. Привыкшая к более быстрому развитию событий, она вздрагивала от каждого поцелуя в темноте, но скорее умерла бы, чем попросила его поторопиться. Когда он впервые вошел в нее, солома больно врезалась в спину, но с этой секунды весь окружающий мир перестал иметь значение. Мерный ритм его движений сводил с ума, и она выгибалась, точно кошка, чтобы позволить ему проникнуть глубже, стать еще ближе, хотя это было уже невозможно. Он рывком поднял ее с тюфяков и усадил верхом так неожиданно, что она рассмеялась. Занятие, которое с другими она воспринимала, как наказание или обязанность, с ним вдруг превратилось в игру.
— Что это? — вдруг спросил он, проводя рукой по длинной череде шрамов на ее спине.
— Не останавливайся! — прошептала она почти умоляюще, и тут же добавила громче и требовательнее: — Не смей!
Через несколько минут они уже лежали без сил, пытаясь отдышаться, и глядя друг на друга с блаженными и немного глупыми улыбками влюбленных. Алладин вдруг приподнялся на локте и с силой надавил ей на плечо, не давая перевернуться на спину. В свете заходящего солнца белые полосы застарелых шрамов на смуглой коже девушки выделялись ужасающе отчетливо.
— О, Аллах! — выдохнул он. — За что?
— За кражу, — солгала она, но этого парня было провести не так просто, как могло показаться на первый взгляд.
— Кошелька или жизни?
— Ну, ты же сам видел, воровка из меня не очень.
В следующий раз он целовал ее так, что хотелось плакать от нежности, теплой волной затопляющей душу. Это было так больно! Гораздо больнее, чем все, что ей пришлось пережить до этого. Больно и прекрасно.
— Что… ты делаешь со мной? — чувствуя, как слезы катятся по щекам, и ком подступает к горлу, сиплым голосом спросила она.
— Люблю тебя, — Раздался горячий шепот над ухом, и очередной толчок заставил ее застонать. — Прикажешь мне остановиться?
— Н-нет!
Совсем недавно ей казалось, что она разучилась плакать много лет назад, но сейчас, сжимая в объятиях полузнакомого парня, вдыхая запах его запыленных волос, она поняла, что слезы просто ждали своего часа все это время. Того момента, когда она окажется в полной безопасности, и слабость не повлечет за собой наказания.
В отличие от всех, с кем она была раньше, он делал это не для себя, а для нее. Аладдин отдавал больше, чем брал. Он тоже был плохим вором.