Маленькие ручейки превратились в бурные потоки; сырая низина слилась с окрестными болотами. Йоха несколько раз проваливался в вязкую топь, путался в корнях деревьев, брел по колено в воде. Вода сверху, вода снизу, какая разница!
Ночной бег под дождем, через лес доставлял Йохе ни с чем не сравнимое ощущение свободы и близости с миром. Ночь на Ивана Купалу…
Йоха хотел встретиться с лешим, увидеть болотных духов. Радостное предчувствие чего-то чудесного будоражило его.
Когда Йоха заблудился, то не испытал страха, наоборот, в нем проснулся древний инстинкт охотника и первооткрывателя. Поплутав немного, он остановился, поклонился куда-то в черноту и искренне попросил:
– Дедушка Леший, помоги выбраться на дорогу!
И дорога действительно нашлась на удивление быстро. Йоха радостно смеялся навстречу лесу и ливню; ему казалось, что лес принимает и любит его; а то, что дождь – так это даже здорово!
На станцию он успел вовремя.
Так прошел еще один день рождения Йохи.
Да, кстати, тем летом Йоха поступил-таки в Университет Культуры.
Глава 61. Узел
А-а-а! Убью! Ну конечно! Это должно было случится! Предал! Продал! Предал!.. Что мне делать, Господи?!
Любовь застыла во мне раскаленным льдом, и лишь звенящая капля (– (слово – канула из бесконечного ожидания. Буря, взрыв, удар грома! Светопреставление!
А-а-а! Нет сил, нет сил! Готова рвать себя на части, чтобы боль физическая заглушила мучительную ненависть, обиду, страсть, ревность!
Безвольной куклой лежало тело на выщербленном паркете, скребли ногти по черному от времени дереву.
А-а-а! Как больно! Как… Как? Как не хочется жить!
Страшно! Страшно, когда жизнь твоя полностью подчинена чужой воле, чужому времени, чужим мыслям. Не смогла измениться! Так вы хотите, чтобы я менялась? Зачем вы меня провоцируете?
Господи! Господи! Прости! Прости неразумную. Не дай свершиться никакому злу! Успокой меня, Господи!
Как пусто, как пусто внутри, словно выгорело все дотла. Так куском мяса вырвана душа и стонет, просится обратно, к Создателю.
Листы, листы, листы… Когда-то белые, теперь черные, испещренные лихорадочными строчками. Весь пол усеян этими листами. Повсюду, повсюду рассыпанная смерть.
Пахнет гарью. Черный дым валит клубами, огонь оставляет мокрый пепел на белой эмали, и потоки воды уносят пепел, растворяя его в себе.
Не-на-ви-жу! – Вибрирует каждая клетка, трещат волосы, стучат зубы…
– Что ты! Что ты! Что ты, милая? – Он трясет ее за плечи, он прижимает к себе дрожащее тело, опустошенное борьбой с ненавистью..
Что-то сломалось в привычной игрушке. Не поворачивается ключик, не поют пружинки… пляска смерти: ожесточенный рот, закрытые глаза, черные пальцы.
– Что ты? Что ты? Что ты? Скажи что – нибудь! – Ему тоже страшно, ему тоже плохо, но по-другому.
– А-а-а!
– Что ты?!
– Не-на-ви-жу!
– Кого?
– Всех!
Он пытается согреть ей руки, он хочет унять дрожь, он хочет услышать слова, голос… Но в ответ звучит охрипшая запись заевшей пластинки:
– А-а-а!
– Что мне сделать?
Она вдруг замечает его, хватается за его рубашку, втискивается, вжимается в его тело, так, что у него начинает бить в ушах и болеть сердце.
– Я все знаю.
Он не понимает. Что знает? Что она знает? Конечно, она что-то знает, он же сказал ей что-то. Что?
И тогда она тащит его в комнату, туда, где шуршат под ногами грязные листы, черные от ненависти и горя, а посередине – чужое имя… Он стоит среди оголенных проводов, а над полом витают шаровые молнии. И в глаза ему смотрят другие глаза – безумные глаза обманутой им женщины.
– Ничего не было, – сухими губами шепчет он, – ничего не было!
Но дрожь усиливается и вместе с ней содрогается весь мир.
– Да! – как эхо, – Да! Теперь нет уже ничего! Все ушло с водой, нет даже пепла. Вода уносит все. Только как лишить себя этой боли!?
– Прости! Прости меня! Я ведь все сказал!
– Нет! Ты врешь!
Новая волна судорог, подкатили рыдания, похожие на рык зверя, раненого и издыхающего.
– О, что я наделал! Я же не думал!
– Не думал… Думал, не думал…
Отзвуки бьются в зеркалах, зеркала бьются об пол. Стекло и грязные листья. Холодно…
Все люди, как люди, а Йоха имеет обыкновение влюбляться осенью. Мы – весной, а он – осенью. Ну что тут поделаешь!
Огребает он, конечно, от баб. Такая уж у него натура. Думает в основном только о себе, даже тогда, когда сострадает к женской доле… Прав, прав был его незабвенный учитель, и Йоха знает, что прав, только как-то по-своему.