ощущение — самый что ни на есть мерзкий вкус во рту. Противный, ни с чем не сравнимый вкус.
Сидел я однажды на допросе одного паренька, он проходил как возможный свидетель убийства.
Заметьте, всего лишь свидетель. Уважаемый человек, который, возможно, видел нечто полезное.
— И вы ощутили этот ваш волшебный мерзкий вкус?
— На полную катушку. Он и оказался нашим убийцей. Но тогда он даже подозреваемым не
был. Вот что важно. У меня не было причин его подозревать.
— Вы уверены, что взяли нужного человека, а не сфабриковали дело, потому что забыли
почистить зубы тем утром?
— Не думаю, что даже самый рьяный любитель теорий полицейского заговора поверит, что мы
подставили человека, закопав четыре тела у него за домом и разбив сверху сад камней.
— Сад камней? — Кабал представил себе эту картину. — И правда, на правдоподобную
историю не тянет. В таком случае, может, вы и были правы. Полагаю, говоря, что моя ярмарка
внушает вам отвращение, вы полагаетесь на этот необыкновенный криминалистический привкус?
— Дома я, пожалуй, выпью чашку очень крепкого чая. Надеюсь, это его перебьёт.
— Так и сделайте. Быть может, однажды, до суда будут допускать улики, основанные на
ощущениях. А пока, желаю вам хорошего дня. Я бы с радостью поспал пару часов, если это вообще
возможно.
— Хорошего дня, мистер Кабал, — сказал Барроу и направился в сторону города.
Кабал степенно зашагал к себе в кабинет, но едва Барроу скрылся из виду, бросился бежать.
Запыхавшись, он влетел в вагон, открыл ящик стола, взял из коробки верхний контракт и положил его
во внутренний нагрудный карман.
— Так она это сделала? — сказал Хорст.
Кабал подскочил.
— Я тебя там не видел, — сказал он, убирая коробку и аккуратно запирая ящик.
— Я не хотел, чтобы ты меня видел. Так она убила своего ребёнка?
— Да. Разве это не чудесно? — Он замолчал. — Не то, что она убила своего ребёнка, конечно
же.
— Нет. Не очевидно. Совершенно не очевидно. Полагаю, ты собираешься пойти к ней и
предложить выход из этого затруднительного положения?
— В этом и задумка, — сказал Кабал. Ему совсем не нравился тон брата.
Хорст долго сверлил его глазами. Посмотрел на часы.
— Солнце скоро взойдёт. К тому времени нам, существам ночи, надо быть у себя в логове.
Оставить день существам света.
— Хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? Ничего не выйдет.
— Мой младший брат только что спланировал убийство ребёнка. Если после этого тебя не
мучает совесть, я уже ничего не смогу поделать. Вчера я предлагал тебе шанс всё искупить.
Ошибочка вышла, прости. Отец всегда говорил, что у меня не получается распознать безнадёжный
случай.
— Неужели? — Кабал надел пальто. — Как непохоже на отца за что-то тебя критиковать.
Хорст поднялся с того места, где сидел — на ящике с одеялами, и Кабал с трудом поборол
желание отшатнуться.
— Не будь лицемером. Будешь вспоминать о соперничестве между братьями, чтобы оправдать
каждый свой поступок? "О, не вините меня за преступления против человека, Бога и природы. Это всё
потому что мой брат такой идеальный." Да ни один суд присяжных не усомнится в твоей
невиновности.
Он улыбнулся и снова сел.
— Рассказать, что самое смешное? Год назад, когда ты пришёл за мной, я был рад тебя видеть.
В конце концов, за мной вернулся мой брат. Он не сразу удосужился это сделать, но лучше поздно,
чем никогда. Да, ты продал душу, а я стал чудовищем, но, помимо этого, всё как в старые добрые
времена.
— А теперь ты хочешь сказать, что ошибался?
— Я хочу сказать, что ошибался наполовину. Я ошибался насчёт того, кто из нас стал
чудовищем. Целый год я наблюдал за людьми, что подписывали эти контракты, и я молчал, потому
что, насколько я понимаю, они бы и так отправились в Ад, подпиши они клочок бумаги или нет.
Некоторые, может, были на границе, но не то чтобы за них стоило беспокоиться. А вот та девушка —
другое дело. Она никогда бы не сделала того, что сделала, если бы ты ей на это не намекнул. Она бы
справилась. Теперь она проклята, даже если не подпишет контракт. И это твоих рук дело. Не
сомневаюсь, у тебя есть, что ей предложить, если она согласится. Сделай одолжение, ладно?
— Одолжение?
— Сделай то, что намерен сделать, но оставь контракт здесь.
Кабал нахмурился.
— Но тогда он не засчитается.
Хорст положил подбородок на ладонь и посмотрел на брата. Он и не думал, что его брат может
быть таким непонятливым.
— В этом весь смысл, — пояснил он.
Кабал посмотрел на Хорста как на сумасшедшего.
— Тогда смысла в этом нет.
Нахлобучив шляпу, он ушёл, хлопнув за собой дверью.
Хорст очень долго смотрел на дверь, потом взглянул на песочные часы. Время почти
закончилось: в верхнем сосуде осталось несколько зёрен неизмеримо мелкого песка.
— Очень жаль, — тихо сказал он сам себе, — больше, чем ты можешь себе представить.
Кабал прибыл в полицейский участок и навёл справки. Он якобы был очень расстроен, что
несчастная женщина (в самый последний миг он ухитрился не сказать "душа") сделала нечто столь
ужасное в момент душевного потрясения. Выходит, посещение ярмарки неким образом дало,
абсолютно непреднамеренно, импульс её расстройству. Поэтому — так как принять ответственность
на себя он, естественно, не может — он от всей души хочет ей помочь всем тем, что в его силах.
Пришлось проявить настойчивость, чтобы его к ней допустили. Он был более чем уверен, что Хорст
прошёл бы без особого труда, а они бы ещё из кожи вон лезли, чтобы ему чашечку кофе сделать. В
конце концов, намекнув, что он должен оплатить её судебные расходы, ему позволили поговорить с
ней наедине.
— Что ж, приступим, — сказал он, усаживаясь за гладкий квадратный стол напротив неё. — Ну
и влипла же ты.
Девушка несчастно посмотрела на него красными от слёз глазами.
— Боюсь, за такое власти обойдутся с тобой очень жёстко. Возможно, это ты уже осознаёшь.
Она кивнула и опустила взгляд на колени, где она без конца дёргала и теребила платок.
— Тебе скажут, что на ярмарке нет автомата, похожего на тот, что ты якобы там видела.
Понимаешь?
Она не ответила.
— По-моему, он назывался "Материнское избавление".
Девушка перестала дёргаться и пристально на него посмотрела.
— Разумеется, она там была. Я избавился от неё, едва ты вышла. Стыдно признаться, это была
самая бессовестная ловушка из тех, что я был вынужден сделать. Да, вынужден. Видишь ли, я буду
очень тебе признателен, если ты подпишешь один документ. Сделаешь, и даю слово, я обращу вспять
то, что произошло. Если нет, — что ж, ты всё равно отправишься в Ад. Не подпишешь — муки
начнутся ещё до смерти, с пожизненного приговора. Я слышал, детоубийцам приходится не сладко.
Пока он говорил, его взгляд блуждал по комнате: решётка на окне, казённая зелёная краска на
стенах, рядом с дверью висит какое-то расписание. Затем, он посмотрел на неё, и подумал, что если
бы взглядом можно было убить, он был бы мёртв уже несколько секунд назад. Она впилась в него
глазами, слегка обнажив зубы, на лице — выражение неприкрытого, животного отвращения. Её голос
был таким тихим, что он едва смог понять.
— Некромант, — сказала она так, будто это худшее слово из всех, что она знала. В тот момент
так оно и было.
— Одними предположениями ничего не докажешь, — ответил он, доставая контракт. —
Хочешь вернуть себе прежнюю жизнь? Или мне уйти? Я человек занятой. Быстрое решение
приветствуется.
Она посмотрела на свёрнутый документ, как будто его чистая обратная сторона могла сказать