только контрактов в коробке. Их ты и получил.
— Эти мне не нужны! Это мусор!
— Надо же, ты что, капризничаешь? Знаю, со временем ты и так бы получил эти души, но это
не повод не быть благодарным. Ну, вытащил пару контрактов из коробки перед тем, как прийти, да.
Но сделка касалась только тех, что остались внутри. Не больше, не меньше.
— Ниа Уиншоу! Леони Барроу! Вот кто мне нужен! Отдай их мне!
На широкой полке над камином лежала деревянная коробка шириной в фут. Крышки на ней не
было. Старикашка присмотрелся к ней.
— Кто-то мне однажды сказал, что о человеке судят по манерам. Тебе повезло, ты не
настоящий. В смысле, человек. Нет причин для всей этой враждебности. Давай, бери стул, — он
поднял бровь и многозначительно добавил, — погрейся у огня.
— У огня погреться? Да ты вообще имеешь представление, сколько у меня огня? Ума не
приложу, зачем...
Стариканище замолчало и посмотрело в камин.
— Ты ведь не посмел?
— Меня не было год. Дерево немного отсырело. К счастью, у меня была кое-какая ненужная
бумага, всё отлично разгорелось. Хотя, это скорее не бумага, а перга...
— Ты... ты...
Чудище, ничуть не похожее на Старикашку, казалось, не могло подобрать нужного
ругательства.
— Ты ведь не посмел?
— Посмел, — сказал Кабал, — И имел на это все права. Тебе некого винить кроме себя самого;
надо было, чтобы Трабшоу проследил за обменом. С его-то жалким, ничтожным, мелочным и
дотошным мозгом, он настоял бы, чтобы контракты пересчитали. Кстати говоря, как поживает
любезный Артур?
— Не можем его найти, — пробурлило чудище. — Проклятые его не выдают. Снова твоя
работа.
— О да, — как ни в чём ни бывало, сказал Кабал, — Снова моя работа.
— Мы ещё не закончили! — взревело чудище и исчезло, оставив за собой вонючий туман из
серных паров.
Кабал разогнал дым рукой.
— А я думаю, закончили, — сказал он сам себе, подбоченился и оглядел комнату,
поворачиваясь на месте. — Что же я делал? — Он справился в блокноте. — Ах да. Чай.
Кабал и не заметил, как день подошёл к концу, и на долину спустился мрак; за этот год он
сделал немало наблюдений и планов, и вскоре хотел приступить к нелёгкой задаче по их
планомерному занесению в его обширные зашифрованные архивы. Предварительная работа заняла
несколько часов, два чайника чая и баночку мясного рулета, который он прямо оттуда и ел. Ассам на
вкус был, как варёная деревянная стружка; завтра обязательно надо сходить в деревню и пополнить
запасы. Также он набросал пару писем жителям Пенлоу-на-Турсе, в которых объяснил, что
признателен за их взносы, но последних оказалось больше, чем необходимо. Наконец, поздним
вечером он увидел, что написал одну и ту же строчку дважды, и понял, что становится рассеянным.
Пора отдохнуть.
Он затушил свечи, помешал кочергой тлеющие угли, аккуратно поставил каминную решётку и
вышел из комнаты. В коридор и назад к кухне. Он остановился возле двери под лестницей, открыл её,
взял масляный фонарь и зажёг его. Затем спустился в прохладу подвала.
В углу стоял генератор, Кабал тут же занялся им; ему нравилось работать при свечах, но теперь
ему нужно электричество. Он постучал по счётчику, решил, что топлива хватит, и крутанул мотор.
После пары неудачных попыток тот завёлся, и на стене медленно начали загораться лампы.
Он посмотрел по сторонам. Подвал выглядел вполне невинно: несколько полок с пустыми
банками из-под краски, старые инструменты, кипы несвежих газет, пара мышеловок. Кабал провёл
исследование в области подвалов, чтобы убедиться, что его подвал выглядит самым обычным
образом. Он потрудился на славу. Кабал зашёл в пустой овощной погреб, пробежался рукой по
покрытым селитрой камням, и привёл в действие скрытый механизм. Положив обе руки на стену на
уровне плеч, он с силой толкнул, и та сдвинулась внутрь и в сторону. Он шарил рукой в темноте, пока
не нащупал выключатель.
За дверью располагалась большая комната, футов сорок в длину и десять в высоту. Вдоль стен
стояли верстаки, висели полки с образцами, плавающими в формальдегиде, инструменты и книжные
полки, заваленные тёмными фолиантами, украденными из закрытых коллекций. В центре комнаты
под хирургическими лампами стоял операционный стол, который служил также столом для вскрытия.
Кабал осматривал комнату, пока не перестали мерцать и не загорелись голубоватые флуоресцентные
лампы. Всё было так, как и должно было, всё на месте, всё, что было мёртвым до его ухода, таковым и
оставалось. Это всегда упрощает дело.
Он скинул пиджак, швырнул его на стол, собрался с силами и сдвинул тяжёлое хирургическое
оборудование с места. Повернув лампу вбок, Кабал осветил конец направляющего рельса для
подъёмного блока, который тянулся до противоположной стены. Он сдвинул блок с места и
перемещал, пока тот не навис над участком плиточного пола, который до этого он был скрыт под
операционным столом. Плиты были массивные — фута четыре в ширину и восемь в длину — но та,
что обычно лежит прямо под столом — особая в двух отношениях. Во-первых, сделана она из пемзы,
а значит, далеко не такая тяжёлая как её соседи. Во-вторых, в самом её центре в небольшом
углублении находится кольцо. Кабал подтянул крюк вниз и прикрепил его к нему. Он взял верёвку и
потянул. Его часто посещала мысль о том, чтобы заменить ручную систему электрической, но он так
часто это откладывал, что наконец понял, как ему нравится пользоваться собственной силой,
поднимая этот камень — ему важно было приложить к этому процессу усилие.
Механизм щёлкал и потрескивал, медленно поднимая широкую плиту. Когда она отошла на
достаточное расстояние от пола, он осторожно оттянул её в сторону, стараясь не дать ей раскачаться.
Убрав плиту, он вернулся назад и встал, уперев руки в бока, над тем, что открылось взгляду.
Углубление было забрано куском толстого стекла, и Кабал некоторое время смотрел на тёмную
отражающую поверхность. Он вспомнил прошедший год: всё, что с ним случилось и всё, что он
сделал. Он вспомнил все города и всех людей, все слёзы и горести. Он вспомнил ярмарку, что гнила
теперь на заброшенной железнодорожной ветке, и всё то непоправимое зло, что она причинила. Он
вспомнил Нию Уиншоу в комнате для допросов и непокорность Леони Барроу. Он вспомнил своего
брата, Хорста. Затем он посмотрел на стекло и сказал сам себе:
— Всё это было не зря.
Он опустился на колени возле углубления и нащупал скрытый выключатель у его края. Через
мгновение яркие неоновые трубки, померцав, зажглись на глубине в ярд — под огромным
стеклянным резервуаром два ярда в длину один в ширину, что находился внутри.
Кабал посмотрел на молодую женщину, что застыла в его центре, словно прекрасное насекомое
в янтаре, волосы её — пышные и золотистые, как у львицы — создавали ореол вокруг её головы. Он
дотронулся до стекла кончиками пальцев.
Вот и всё, что у него осталось. Всё, что у него осталось с того дня, десять лет назад. Быстрым
взглядом он обвёл пломбировку, чтобы убедиться, что она в порядке, и ни капли причудливого
идеально подходящего консерванта не вытекло. Подобраться ближе он пока не мог; он не смел
вскрыть пломбы и открыть стеклянный гроб, пока не будет уверен в успехе. Наконец у него, по
крайней мере, есть надежда. Он лёг на пол, положив голову на холодное стекло и почувствовал
успокоение. Его веки дёрнулись и закрылись. Он тихо произнёс одно слово, имя, и от его дыхания
стекло помутнело. Йоханнес Кабал заснул.