взорвалась голова.
Кабал снова взвёл курок револьвера.
— Со мной шутки плохи, — сказал он, ни к кому особенно не обращаясь.
Он повернулся к Барроу.
— Сядьте, — сказал он Барроу, который начал было вставать.
Кабал оглядел свой кабинет. Обшивка начинала гнить, с крышки стола пропадала полировка,
запах сырости и запустения — такой же, как и когда он нашёл это место — возвращался. Он подошёл
к отцу с дочерью и приставил дуло револьвера к виску Леони.
— Пятнадцать секунд. Сейчас же подписывайте.
— Нет, — всё так же отвечал Барроу.
— Тогда всё кончено, — бесстрастно сказал Кабал и направил оружие Фрэнку Барроу в голову.
Без драматизма, быстрыми и чёткими движениями Леони схватила контракт и ручку, и
поставила подпись. Затем сунула контракт Кабалу.
— Оставьте моего отца в покое, — только и сказала она.
— Нет! — вскрикнули оба мужчины. Леони даже подскочила.
Кабал свирепо посмотрел на Барроу.
— Смотрите, до чего довела ваша идиотская непреклонность!
Поступок Леони ошеломил Барроу, но не настолько, чтобы он перестал спорить с Кабалом.
— Это я, по-твоему, виноват?
Вдалеке часы церкви святого Олава пробили двенадцать.
Поток пыли в часах прервался, она осела в нижней колбе и больше не шелохнулась.
— Время вышло! — сказало тело мистера Костинза, появившись в дверях и держа соломенную
шляпу, наполненную осколками черепа. Голос доносился прямо из влажного обрубка шеи и звучал
немного приглушённо. — Заканчивается посадка на экспресс-поезд "Вечные муки"!
Он снова скрылся из виду, и через открытую дверь Кабал увидел, что кроме пары бесцельно
бегающих неподалёку людей территория ярмарки опустела.
Кабал повернулся к Барроу с дочерью, чтобы что-то сказать, но осёкся. Барроу в открытую
рыдал, а Леони обнимала его и говорила, что всё хорошо. Кабал посмотрел на контракт у себя в руке
и открыл рот, но внезапно поезд подался вперёд, и он упал на спину. Леони в страхе смотрела по
сторонам. Странно: поезд вроде бы отъезжал, но они с отцом не двигались. Стены вагона становились
всё прозрачнее, как будто находились в другом измерении или были сотканы из тумана. Сам Кабал,
кувыркаясь, словно в замедленной съёмке, тоже казался бесплотным.
Поезд выскользнул из-под Леони с отцом, и они мягко приземлились на пути. Вот только
никаких путей, ни рельсов со шпалами там не было, как и никаких признаков того, что вообще когда-
то были. Поезд, призрачное чудище светящееся зелёным и синим, прогудел мимо станции —
развалин, оставшихся в результате давнишнего пожара, а начальник станции грустно салютовал ему,
удаляясь из мира живых и погружаясь в место, предназначенное для самоубийц и ими заслуженное.
По крайней мере, так решили, когда писались правила, куда за что отправлять.
Локомотив гудел и пыхтел, уносясь в ночь навстречу чёрному горизонту. Леони даже
показалось, что прямо перед тем, как исчезнуть из виду, он полностью оторвался от земли и ехал
теперь по полуночному небу, словно громадный светящийся угорь из океанских глубин.
— Зачем ты это сделала? — спросил её убитый горем отец.
— Он собирался убить тебя, папа. Мне пришлось пойти на риск. — Она посмотрела в пустое
небо. — Просчитанный риск.
У Кабала зачесалась губа. Он дёрнул рукой, чтобы избавиться от этого ощущения, но рука не
слушалась. Он попробовал раз, другой, и уже решил было, что не такое уж это неприятное чувство, и
разбираться с ним неохота, когда кто-то другой избавил его от него. Фактически, кто-то сильно
ударил его по лицу. Йоханнес Кабал откатился от удара и захрипел. Он поднялся на четвереньки,
голова у него раскалывалась, его тошнило, он не понимал, где находится. Хорст молча наблюдал, как
его брата самым жалким образом вырвало на пол кабинета. Когда он убедился, что в Кабале уже
почти ничего осталось, он нагнулся, схватил его за лацканы, и перебросил через комнату. Прежде,
чем тот успел прийти в себя, Хорст снова приподнял его и прижал к стене.
— Ты ни слова не услышал, из того, что я тебе говорил!
Кабал пытался собраться с мыслями. Кроме сердитого лица брата, ему удалось увидеть, что они
по-прежнему в его кабинете. Тот, по всей видимости, продолжал гнить, пока Кабал был без сознания
— лёгкое сотрясение, вот почему он себя так погано чувствовал — поскольку сейчас, как и в тот день,
когда он впервые сюда попал, кабинет представлял собой лишь полный мусора вагон. Единственным