— И они выстояли даже без поля? — спросила Йона.
— Да, — ответила девушка. — Все очень постарались. Униатам, несмотря на превосходство, пришлось отступить. Очень помогло старинное оружие, которое никак не хотели списывать. Нашли умеющих им пользоваться — сбили несколько самых мощных «драккаров», наши даже шли на тараны. После этого стало полегче.
Йона улыбнулась, не желая разрушать настрой девушки своим угрюмым видом. Она находилась в Южноуральском госпитале, куда отправилась вместе с Лусией и Уго. Они распрощались с Деборой, которую забрала с собой тетя, а Орландо с Орди отправились в Департамент обороны на то время, пока Йона будет здесь.
Мама находилась в морге. Йона повидалась с ней. Снова слезы. Снова нежелание жить, ставшее всепоглощающим, и абсолютное непонимание, как жить дальше. В морге она затеяла небольшой скандал, дав понять, что не даст произвести стандартную процедуру, что означало кремирование. Ей сказали, что у нее нет другого выбора: конфедераты не хоронят тела.
Йона подключила наушник и снова запустила видео на планшете. Семиминутное видео, на котором мама прощалась с ней. Рассказывала, как любит ее, свою дочь, и надеется, что она не погибла и не будет в вечном рабстве.
«Эх, мама, мама», — подумала Йона, вспоминая разговор с местным персоналом о том, что маме на днях удалось улизнуть из госпиталя. Ее довольно быстро разыскали и вернули обратно, но этого хватило, чтобы поймать инфекцию.
Йона перемотала к месту, где мама просто плачет. Коснулась пальцами экрана и стала гладить изображение.
— Йона, — послышался осторожный голос Лусии за спиной.
Йона обернулась — Лусия с Уго минут двадцать, как ушли к отцу в палату.
— Хорошо, что ты все еще здесь, — сказала Лусия. — Папа хотел бы увидеть тебя.
Йона отключила воспроизведение и пошла вместе с ней по коридору.
***
Хесус — усатый, среднего телосложения мужчина лет сорока, помощник мэра — лежал на высокой подушке, задернутый одеялом. Он захряхтел, пытаясь встать, но Лусия властно произнесла: «Папа!». Хесус послушно лег на подушку и вытянул руки.
— Подойди, дочка! — произнес он с теплотой в голосе, глядя на Йону.
Йона подошла и наклонилась, чтобы отец Маркуса смог ее обнять.
— Я не уберегла его, — сказала она, когда Хесус выпустил ее из объятий. — Простите.
Хесус горько вздохнул.
— Не твоя вина, дочка. Я знаю, что ты сделала ради него… Ты сделала невозможное. — Он взглянул на Лусию и Уго. — Для нас ты всегда будешь частью нашей семьи.
Лусия взглянула на нее и благодарно кивнула. Уго сначала беззаботно, потом виновато улыбнулся.
— Да, Йона, — сказал мальчишка. — Мы очень любим тебя. Благодаря Маркусу.
При упоминании его имени и от теплого отношения его семьи Йона не сдержалась, на глазах выступили слезы.
— Спасибо, — сквозь вздох произнесла она.
Лусия подошла к ней и обняла. Обнял ее и Уго. Привстал и Хесус, протянул руки, чтобы обнять всех троих. Они подошли ближе и сели на краю кровати. Так, в обнимку, они просидели несколько минут.
***
Нельзя было сказать, что поселок умер, но жизнь — та, которую она знала — в нем остановилась, и согласно новым правилам — навсегда. Разрушений процентно было больше, чем в полисе, но, скорее всего, в силу меньшего масштаба поселения. В разных местах стояли редкие катера и люди нагружали их своим имуществом, чтобы перевезти в полис.
Практически все, кто попадался на пути, замирали, глядя на нее, идущую по улицам. Было непонятно, чего больше в их глазах: страха или восхищения. А залезать им в головы не хотелось, лишь иногда она ощущала четкие образы эмоций, которые они испытывали при ее виде, и разум, не желая того, выхватывал редкие обрывки их мыслей, не складывающиеся в что-то понятное, цельное.
Она дошла до знакомой тропинки. Увидела башенку, остановилась. Все цело, ничего не разбито. Йона постояла, не понимая, хочет ли она идти дальше. Там никого нет. Уния отобрала у нее все.
Она опустила взгляд, не в силах больше видеть это. Она с трудом сдержала слезы. Почти минуту рассматривала множество отпечатков, оставленных «молотками» и каким-то модификатом. Она пошла дальше и с чувством бесконечной тоски глядела на дом, в котором больше никогда не будет жильцов — поселковая жизнь вокруг полисов теперь запрещена ввиду особой опасности.
Незапертая калитка слегка поскрипывала, движимая ветром. Двор зарос бурьяном окончательно. До стен добрались вьющиеся растения — теперь убрать их некому. Придет время — и двор, и дом, и огород покроются зелено-бурым покрывалом травы, кустарников и деревьев. И лишь в ее воспоминаниях будет жить память о том, каким все это было, что здесь когда-то жили люди.