– Там есть отсек штольни, в который, как они считают, не проник огонь. Вопрос только в том, долго ли они смогут выжить там. Спасатели пытаются проникнуть туда через заброшенный штрек с другой стороны холма.
– Они не смогут, – произнес все тот же спокойный мужской голос с беспощадной уверенностью. – Я знаю эту шахту. Проработал в ней всю жизнь. Если внизу есть огонь, значит, есть и метан. Этот газ смертельно ядовит. Кто бы ни попал туда, живым не вернется.
В это время в толпе началось беспокойное движение. Плотного сложения женщина вышла с рудничного двора и сообщила людям, мгновенно окружившим ее стеной:
– Вниз спустились сыновья Дженкинсона, Том Бар-тон, Эван Эванс и парень-англичанин…
– Англичанин? Вы сказали, англичанин?
Роуз оставила мать и с трудом протолкалась к носительнице последних новостей.
– Да, рыженькая, – ласково ответила женщина, обратившая внимание на цвет волос Роуз. – Он твой брат, верно? Он работал в главной спасательной партии последние шесть часов, а теперь снова спустился вниз, хотя я сомневаюсь, чтобы он добился успеха.
Роуз испытала такой прилив облегчения, что даже пошатнулась. До самого последнего времени Ноуэл был жив! Но что, если его новая попытка помочь окажется безуспешной? Если он тоже попадет в западню? Отравится метаном? Новая волна страха окатила ее, и Роуз начала прокладывать сквозь толпу обратный путь к матери и Уильяму. Какая-то молодая женщина начала молиться вслух. К ней присоединились и другие.
В восемь часов начали раздавать горячий чай в щербатых кружках. В десять часов женщина, сообщавшая о последней попытке спасателей, обратилась к Роуз:
– Не хочет ли твоя мамочка немного коула? Дочка принесла целый кувшин, мы можем поделиться.
Не зная, что такое коул, но полагая, что это нечто подкрепляющее, Роуз с благодарностью приняла предложение.
– Это суп, – сказала ей Лиззи, держа в ладонях кружку, в которой раньше был чай. – Суп с беконом. Что случилось, Роуз? Почему нет больше никаких новостей? Что происходит?
Новости появились только в полдень: людей вывели через старые, давно заброшенные штольни. «Они живы! – разнесся крик. – Их всего двадцать, но они живы!»
Некоторые из спасенных мужчин сами вышли на благословенный свет дня. Остальных вынесли на носилках. Среди последних был и Ноуэл.
– Он сломал спину, девочка, – сказал Роуз весь черный от угля и дыма человек, когда она бросилась к носилкам, а за ней – Лиззи, Уолтер и Уильям. – Крепежный лес в старой штольне настолько сгнил, что то и дело обрушивался, пока мы были внизу. Этот парень поддерживал стойку у самого выхода сколько мог, а когда мы вынесли последнего из спасенных, стойка рухнула. Хоть он и англичанин, но герой. Настоящий герой, девочка.
«Сейчас он находится в главной больнице в Суонси, – писала Роуз Лотти из Уэльса. – Они не уверены, что он когда-нибудь сможет ходить. Как только он немного оправится, его перевезут в Крэг-Сайд».
«Говорят, он получит гражданскую медаль «За отвагу», – писал Лотти Уильям из Вестминстера. – Если бы он не поддерживал стойку так долго, его товарищи не смогли бы вывести из забоя последних пострадавших.
Как ему это удалось, я в толк не возьму. Он тощий, как хворостина, и отнюдь не Геркулес».
«Слава Богу, что у него повреждена спина, а не руки, – писала Лотти Нина из своего лондонского дома. – Я понимаю, что это ужасно, если он не сможет ходить, но было бы еще ужасней, если бы он не смог рисовать».
На Рождество Нина прибыла в Крэг-Сайд в сопровождении некоего джентльмена. Он был старше ее на двадцать лет – лендлорд и член правительства.
– Он именно тот, кто нужен Нине, – сказала Лиззи домашним с чувством глубокого облегчения. – Он ее остепенит. Кстати, он утсверждает, что теперь, когда Ллойд-Джордж стал премьер-министром, мы должны ожидать скорого окончания войны. Дай Бог, чтобы он оказался прав.
Предсказание не сбылось. На Пасху, когда Ноуэла перевезли на машине «скорой помощи» из Суонси в Крэг-Сайд, стало известно о готовящемся наступлении союзников на знаменитую линию Гинденбурга в районе Арраса. «Слава Богу, это вечеринка, на которую я не приглашен, – писал Гарри Роуз. – Нахожусь в тылу и пробуду здесь еще некоторое время».
Но за чувством. облегчения, которое испытала Роуз, прочитав открытку Гарри, тотчас последовал страх. Быть может, он в тылу потому, что ранен? Если это так, почему он не хочет сообщить ей о своем ранении? Потерял руку? Или ногу? Быть может, Нине он написал подробнее?
«Тут все думают, что дело пойдет на лад, потому как наконец подключились янки, – сообщал Роуз Микки откуда-то из Пикардии. – Я так не считаю. Они только болтают, но не действуют».
Ни Роуз, ни кто-либо из окружающих не знали хотя бы еще двух молодых людей, кроме Микки и Гарри, которые провели бы на фронте столько времени и не получили ни одного ранения.
– Вы только подумайте, ведь они оба из Йоркшира, стало быть, должны воевать бок о бок, верно? – говорил Альберт Саре и Лиззи, расправляя у себя на колене написанное карандашом последнее послание Микки, которое собирался прочитать им вслух. – Если и так, то Микки об этом не упоминает. Ни разу не упомянул ни одним словечком. – Он уткнулся чуть ли не носом в еле видные каракули сына. – Не иначе как писал на шесте для палатки. Кривоногий паук сделал бы это лучше.
Роуз делила свое время между помощью в уходе за ранеными в Крэг-Сайде и работой на фабрике. Война во многих отношениях упростила ведение дел. Можно было не думать о конкурентах: армейское ведомство размещало заказы, а вновь созданное Управление по контролю за расходованием шерсти определяло, сколько материи может быть выделено для гражданских нужд.
– Так как женщины на фабрике выполняют работу за мужчин, мы и платим им, как мужчинам, – сказала она Ноуэлу, который сидел на террасе в кресле-каталке, положив себе на колени блокнот для эскизов. – Ты мог бы подумать, что и на других фабриках поступают точно так же, но ничего подобного нет. Генеральный союз рабочих текстильной промышленности с давних пор ведет споры с некоторыми местными фабрикантами. Фабрика Риммингтонов, тебе, наверное, приятно будет это узнать, просто свет в окошке, когда речь идет об условиях и оплате труда.
Ноуэл ей не ответил. Он даже не слышал ее. По газону большой, освещенной солнцем лужайки, усеянной лежаками для пациентов и креслами-каталками, быстро двигалась по направлению к лестнице на террасу тоненькая фигурка. В одной руке у нее была дорожная сумка, через другую переброшено летнее пальто. Ее когда-то длинные, до самой талии, волосы теперь были коротко подстрижены, а каждая линия тела и каждое движение были отмечены элегантной уверенностью в себе.
– Лотти! – произнес он, и блокнот для эскизов соскользнул на землю у него с колен, когда он так крепко вцепился в подлокотники кресла, что Роуз уверилась, что он намерен чудом встать на ноги и бежать. – Лотти!
Один взгляд, брошенный на Лотти, сказал Роуз, что визит ее отнюдь не случаен. Что она приехала не затем, чтобы вскоре покинуть дом, а затем, чтобы здесь остаться. Она дома, потому что дома Ноуэл. Дома, потому что намерена ухаживать за ним, пока он не поправится. Дома, потому что поняла: в жизни есть не только один вид смелости. И больше никогда в жизни она не бросит Ноуэлу обвинение в трусости.
– Вы слышите жаворонков? – спросил Гарри своего адъютанта. – Можно было бы считать, что грохот орудий прогнал их на много миль отсюда, правда? И тем не менее, как только в стрельбе наступает хотя бы десятиминутный перерыв, становится слышно, как они заливаются так, словно сердечки их вот-вот разорвутся.
– Они не поют так радостно всего в нескольких милях от фронта, сэр, – ответил адъютант с насмешливой ухмылкой. – Французские фермеры стреляют их и употребляют в начинку для пирогов. Я считаю, что эти малыши чувствуют себя здесь в безопасности. Тут из-за каждой кочки торчит ружье, но мы не слишком часто пускаем их в ход, не так ли? Немцы на том же месте, где были три проклятых кровавых года назад, и я сомневаюсь, что Западный Йоркширский батальон, который присоединится к нам для следующей вылазки, поспособствует переменам.