Но судья решила, что на сегодня крови хватит, на поводу прокурора до конца не пошла, заявив: «Суд нашел убедительными доводы государственного обвинителя. Суд предупреждает подсудимого Найденова, что при повторении подобного поведения Вы будете удалены из зала до конца судебного заседания».
Обличил прокурорскую тактику Миронов: «В связи с тем, что в данном процессе у прокуратуры не осталось аргументов и доводов, подтверждающих вину обвиняемых, она делает всё для того, чтобы исключить подсудимых из процесса. В этой связи, чтобы избежать угрозы быть удалённым, как Найденов, я выскажусь следующим образом: так не называемый так называемый государственный обвинитель пытается выбить обвиняемых из процесса».
Юридический итог случившемуся подвела адвокат Михалкина: «В ходе сегодняшнего судебного заседания судья Пантелеева грубо нарушила ст.15 УПК РФ. Она явно и открыто выступила на стороне обвинения. В соответствии с ч.3 ст.15 УПК РФ, которая провозглашает принцип состязательности сторон в уголовном процессе, суд должен создавать необходимые условия для исполнения сторонами их обязанностей. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом. Судья поставила сторону защиты в неравноправное положение к стороне обвинения».
Судья Пантелеева реагирует заученно, надменно и безапелляционно: «Данное возражение нахожу не основанным на действиях и решениях суда».
Возвращаются к допросу свидетеля Семенычева.
Прокурор фальшиво тщится изобразить невинность: «А почему Вы потом не явились к следователю и не сказали, что дали ложные показания?». Семенычев: «Куда?»
Прокурор, словно не слыша, морализует: «Пришли бы – очистили совесть. Почему не пришли?».
Семенычев: «Вот я пришел на суд и очистил».
Прокурор: «А тогда почему не пришли и с жалобой не обратились к прокурору?»
Семенычев рассудительно и умно: «А какой смысл?».
Шугаев, защитник Чубайса: «Вы сказали, что оперативники заставляли Вас сказать о том, что Карватко просил алиби. И что, один и тот же вопрос на протяжении часов?».
Семенычев: «Да, втолковывали, что именно я должен сказать. Я долго упирался. В конце концов я сказал: что мне подписать-то нужно?»
Шугаев насмешливо, свысока: «Вы можете описать это психологическое давление оперативников?».
Семенычев: «Они говорили, что могут лишить меня свободы».
Шугаев съезжает на прокурорские рельсы: «А почему Вы не обратились в соответствующие органы, чтобы дать другие показания?».
Семенычев: «Ну вот, сейчас же я вызван в суд».
Шугаев осторожно, исподтишка, крадучись: «А из защиты кто на Вас выходил? Кто надоумил Вас изменить показания в суде?».
Семенычев просто, открыто, искренне: «Прокурор надоумил. Он просил говорить правду и только правду».
Шугаев убит, он рушится на свое место, вдогон ему несётся нескрываемое раздражение судьи: «Господин адвокат! Прежде чем задавать вопрос, Вы его правильно… формулируйте, пожалуйста». Ах, как ей хотелось прямо рыкнуть Шугаеву: «Думай сначала, прежде чем рот раскрывать!». Ведь теперь Пантелеевой самой придётся доделывать недоделанное Шугаевым с прокурором: «Имели ли Вы препятствия к даче тех показаний, которые Вы бы желали дать?».
Семенычев: «Препятствий я не имел».
Судья: «Имели ли Вы препятствия к обжалованию действий должностных лиц из МВД?»
Семенычев: «И таких препятствий тоже не имел».
Судья итожит: «Так какие у Вас основания утверждать, что Вам не были разъяснены права свидетеля, если все права были разъяснены Вам в ходе допроса, что подтверждено Вашей подписью. Ведь текст с изложением прав присутствует в протоколе».
Семенычев чистосердечно: «Мне объяснили так: подпишешь – поедешь домой, не подпишешь – задержишься».
Судья аж возгневалась: «Почему же Вы подписали протокол, если Вас следователь не принуждал?».
Семенычев всё так же чистосердечно: «Я боялся».
Снова влезает защитник Чубайса Шугаев. В его словах оголённая угроза: «Раньше Вы боялись давать показания, а сейчас не боитесь?»
Семенычев облегчённо, как от тяжкого груза избавившись, неожиданно легко улыбается: «Сейчас – нет. Сейчас судебное разбирательство. Много народа. Здесь мне никто не угрожает».
Шугаев по-дурацки невпопад: «А почему?».
Семенычев с сожалением и грустью глядит на него: «Вас когда-нибудь забирали в милицию?».