Я бы не стал столько внимания уделять делам давно минувшим, если бы в России не проделывали тех же самых старых фокусов. Помните, как на всех углах визжали, что СССР несправедливое общество. Оно, видите ли, неправовое, и вообще это «Империя зла»!
В противовес ему Америка – справедлива. Повторяюсь: своё восхищение к власти начинают с приватизации справедливости как таковой. Вспомните глумливую фразочку о том, что демократия плоха, но ничего лучше (справедливее) пока не придумано. Отсюда выходит, что когда врагу народа Тухачевскому угрожали (якобы), обещая изнасиловать его пятнадцатилетнюю дочь, – это жуткое преступление, а когда у законопослушных обывателей из Красноярска Мальковых крадут, насилуют, терзают и убивают их пятилетнюю дочь – жалостно пожимают плечами, всем своим видом давая понять, что ничего не поделаешь, но эта власть лучшее из того, что придумано. Лучшее – потому что в метафизическом плане взрывы домов и яхты Абрамовича явились в жизнь, исходя из высшей справедливости, а значит, по Воле Божьей!
Именно приватизация евреями понятия справедливости как такового позволяет Игорю Артемьеву заявлять, что «справедливая цена бензина в России должна быть на уровне 22-25 рублей». А вот Венесуэла - общество несправедливое, и это позволяет Латыниной насмехаться над «популистской» ценой бензина в три цента США!
СССР был несправедливым, поэтому к власти в нем мог прийти лишь «подлый выродок и интриган» Сталин! А вспомните, сколько возмущения было высказано по поводу расстрела в Новочеркасске. Сами устраивают бойню в центре Москвы – и ничего. Нынешняя власть несовершенна, но это лучшее…» - вновь слышим мы старую песенку. Сейчас из России ежегодно, по данным ООН, вывозят 500 тысяч секс-рабынь, убивают десятки тысяч детей и стариков. И кого это волнует? Без приватизации понятия справедливости нельзя было бы все это делать из года в год. Это же очевидно.
Понятие справедливости очень эмоционально и зачастую логикой его поколебать сложно. Вот объявили СССР «несправедливым» и сразу можно проводить параллель между ним и фашистской Германией, причем сравнение явно не в нашу пользу. И теперь уже идеологи, захлебываясь слюной, визжат об опасности «русского фашизма»! И ведь это несмотря на то, что принципы расовой чистоты неукоснительно насаждаются в расистском Израиле, и все швыдкие, радзиховские об этом прекрасно осведомлены. И вновь следует старая отговорка: демократия вещь плохая, но ничего лучше пока не придумано.
Эта глумливость возможна лишь до тех пор, пока наш народ избегает ставить вопрос справедливости режима его холуев в России. Экономическая эффективность вторична в отношении справедливости. ЕГЭ, приводящий к самоубийствам детей, преступен, как преступен любой, его защищающий. Может, пора вспомнить так любимую демократами в «катастройку» притчу о слезинке ребенка?
Кургинян верно заметил, что во время «перестройки» демократы объявили, что построить рай на земле невозможно и на этом основании начали строить ад. Если они лично желают жить в аду – у меня нет возражений. Боюсь только, что ад строится для «неэффективных», а с этой инициативой я бы хотел поспорить.
А. ШИПУНОВ
МЫ НЕ НА ПОМИНКАХ
О Е. Гайдаре в связи с его сошествием в мир иной писали, пожалуй, все газеты. Либералы взахлеб хвалили, надеясь, что не доживут до того момента, когда им скажут на суде, что они не правы - прежде всего, в том, что они натворили. Патриоты в основном писали о сотворенных бедствиях, обвиняя в них Гайдара, - а это неправильно, потому что он был лишь вывеской в должности. Прочитал в №3 газеты "К Барьеру!" заметку Д.Д. Тамарина "О Гайдаре", и она подтолкнула меня на некоторые, на мой взгляд, необходимые уточнения.
Неверен сам ее зачин: "Раньше говорилось: "Об умершем - или хорошо, или ничего", но в наш циничный век – это уже никем не признается". Сказано ради красного словца. Дело не в "нашем циничном веке" - данный афоризм уместен разве что на похоронах и поминках. Не случайно, когда негативную оценку деятельности Гайдара дали в совместной статье в "Московском комсомольце" бывший и нынешний мэры Москвы Г. Попов и Ю. Лужков, надеясь задним числом отмежеваться от разрушения страны и разграбления народного достояния, - члены мафиозной "семьи" Ельцина завопили: а еще 40 дней не прошло! И это было, пожалуй, самым веским "аргументом" в защиту усопшего - точнее, уверткой, уводящей от существа дела в преувеличенные требования этикета.
А ведь ясно, что людям (или существам, похожим на людей), которые играли либо играют роль в современной истории нашей страны, нужно дать максимально точную политическую и нравственную оценку. Этой необходимой ясности боятся те, кто активно участвовал в развале страны (именно поэтому, по-моему, и состоялся запрет на смертную казнь). Они же пытаются сказать "хорошо", забыв про "ничего" (молчали бы в тряпочку!), о самых черных фигурах российской истории - от Столыпина и Николая Кровавого, Краснова и Колчака до Троцкого и Власова, Хрущева и Яковлева. Е. Гайдар, конечно, принадлежит к числу виновных в развале страны, но вряд ли следует преувеличивать его роль, как и других экономистов "либерального" (то есть антисоветского) направления, включая того же Г. Попова. В ряду врагов России, в "пятой колонне" мирового финансового капитала есть и более значительные фигуры, например, Горбачев и Ельцин, хотя и они были жалкими куклами, не обладали ни политической, ни интеллектуальной самостоятельностью - им делали "имидж". А назвать
Е. Гайдара "ученым-экономистом" у меня бы язык не повернулся. На каком основании это делает Тамарин, я просто не понимаю. Он был зубрилой, затвердившим догмы чикагской школы монетаристов, зомбированным этими догмами и не желающим видеть ничего, кроме заказанного ему на базе этих догм курса на разрушение России.
Поделюсь личными впечатлениями.
В начале 80-х годов, когда я работал в "Правде", мой коллега, редактор по военному отделу Тимур Гайдар обратился ко мне со странной просьбой - найти хорошее место работы для очень талантливого и глубоко мыслящего молодого кандидата экономических наук Егора Гайдара, его сынули. Просьбу я называю странной, потому что кумовство среди правдистов (во всяком случае, в то время) не было принято. Гайдар-папа знал, что и в среде обществоведов столицы, и в партийных кругах у меня была неплохая профессиональная репутация, и он, видимо, надеялся с моей помощью создать хорошую или очень хорошую стартовую позицию для карьеры своего сына. Естественно, я ответил, что сочувствую его стремлениям, но, не зная ни самого претендента, ни одной его работы, предлагать кому-то, кто меня уважает и со мной считается, "кота в мешке" - не могу, это не в моих правилах.
Тимур спросил, в какое время мне удобно принять Егорушку. В согласованное время он сообщил, что Егор пришел и готов к собеседованию, и пригласил спуститься к нему, ибо у него "кабинет просторней". Я подивился намерению Тимура, чтобы беседа с соискателем шла в его присутствии и, значит, под его контролем. Но согласился, ибо возник интересный сюжет - лучше узнать Тимура, а на возможное его давление мне было начхать: опыт разных "пиковых" ситуаций у меня был достаточный, и "на слабо" я не поддавался. Тимур (облачившийся в адмиральскую форму) встретил меня, как родственника, которого давно не видел, да и молодой талант хрюкнул нечто приветственное, хотя мне сразу пришла в голову мысль, что улыбаться при таких тугих щеках, видимо, неудобно, а может быть, даже больно.
Перешли к деловому разговору, и мне пару раз приходилось напоминать Тимуру нашу договоренность - чтобы он в разговор не вмешивался. Вопросов у меня было немного, но все разные, ибо мне хотелось выяснить и объем знаний Гайдара-младшего (прежде всего о состоянии и тенденциях реальной экономики у нас и за рубежом), и его идейные позиции, и облик как человека (мотивы научной работы, собственная самооценка, как он представляет свой трудовой путь в дальнейшем). Вопросы я формулировал максимально осторожно - без нажима и без малейших подсказок. Реакция Егора на мои вопросы меня поразила: в его интересах было бы отвечать возможно более точно и по делу, а он что-то буркал под нос (кое-что пришлось переспрашивать), ответы бывали неопределенными и даже уклончивыми, неискренними. Под конец я утратил интерес к разговору да и к собеседнику. По молчаливой реакции Тимура (ерзал, взмыкивал, даже порывался что-то сказать, но молчал под моим предостерегающим взглядом) я понял, что он перестарался, готовя Егора к беседе. Видимо, напугал его, какой я упертый марксист-ленинец и как неуместно, а то и опасно в разговоре со мной чересчур уж раскрываться.