— Да, мы много ходили, — коротко ответила Оттилия.
— Ну, и что-жь, Эйнару удалось услужить чем-нибудь тете? — продолжала хозяйка с тою веселою неустрашимостью, которая как будто задается целью во что бы то ни стало рассеять дурное настроение в других.
Повидимому, вопрос был обращен к Эйнару, но он не отвечал, а сидел, уставившись глазами в свою тарелку, с такою скромною миной, что видно было, до какой степени он втайне доволен собой.
Тетка тоже молчала, но на тонких губах ее промелькнуло выражение ненависти. Она кинула быстрый взгляд на невестку и опять застыла в своей равнодушной, неподвижной позе. Но в душе ее кипели гнев и протест.
Неужели эта здоровая, краснощекая женщина, никогда не знавшая душевной пытки, тоски и пустоты, никогда не тяготившаяся жизнью, неужели она воображает, что своими грубыми ухищрениями она сумеет предотвратить то, что должно произойти? Неужели она уже торжествует потому только, что присутствие малютки отсрочило исполнение рокового решения?... О, это бессердечие глупости, не дающее человеку даже умереть по своей воле!... А эта женщина еще мнит себя умной и доброй, и все считают ее таковой. Она просто глупа и больше ничего.
— Ты, надеюсь, не докучал тете, Эйнар? — спросила мать, взглянув на него почти с укоризной. Она решила вытянуть-таки ответ у этого воплощения мрачного упорства, сидевшего за ее столом.
Дети стали пересмеиваться и подталкивать друг друга. Эйнар покраснел, и гордость его сменилась чувством унижения. Очевидно, он с такою уверенностью ожидал похвалы, и вдруг, вместо нее, он слышит насмешки братьев и сестер и даже упрек матери.
— Мы с Эйнаром большие друзья, не правда ли?
Худая, дрожащая рука обвила плечи Эйнара и, подняв головку, он увидал перед собой наклоненное бледное лицо, так странно смотревшее на него своими темными, раздирающими душу глазами, жесткий взгляд которых внезапно смягчился.
Мальчик не мог ничего ответить. Робко и, вместе с тем, доверчиво взглянул он в бледное лицо и потом украдкой посмотрел на братьев и сестер. Вот они видят теперь, что его общество приятно тете.
— Эйнар мне ничуть не мешает, — прибавила она и сняла руку с его плеч. В больной душе ее ликовала злобная радость. Пусть эта женщина не воображает, что может остановить ее своими принудительными мерами.
Таким образом, весь остальной день тетка и Эйнар провели вместе, в полном мире и согласии.
Наконец, настал вечер.
Оттилия стояла у окна в своей комнате, блуждая мыслями все в том же лабиринте, в котором она уже сотни и тысячи раз путалась до смертельного изнеможения.
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Войдите.
Она должна была употребить всю силу воли, чтобы не обнаружить в своем голосе досады на то, что ее не хотят оставить в покое. Наверное, ее пришли звать к ужину. Она обернулась с равнодушным видом.
Но это был Эйнар. Он стоял, держась за ручку двери; он был так мал ростом, что должен был для этого подняться на цыпочки.
— Мама спрашивает, можно Нилле перенести мою кроватку к тебе, тетя? — сказал он.
Детские глазки, устремленные на нее, светились такою преданностью; мальчик был так уверен, что его предложение обрадует тетю, и был всецело занят этою мыслью. Оттилия хотела выговорить «нет», но какая-то таинственная сила не дала ей произнести этого слова и заставила ее сказать «да».
С бесконечною радостью ребенка, мечтающего о том, как он будет спать на новом месте, Эйнар побежал по коридору, восклицая:
— Да, можно, можно! Нилла, тетя позволила мне спать у нее!
Она же, все еще стоявшая у двери и слышавшая его крик, сжала губы и гнев заклокотал еще неудержимее в ее ожесточенной душе.
На зло им, на зло им она докажет... О, разве же это не первое из всех человеческих прав: право расстаться с жизнью?
Потом ее позвали ужинать, и она отправилась в столовую. Она и невестка сели за стол вдвоем: дети отужинали раньше. Трапеза прошла в молчании, обе женщины только делали вид, что едят. Невестка была совсем не похожа на себя; живой тон ее обращения сделался вдруг удивительно мягким, подобно звуку струн под сурдиной. Когда они встали из-за стола, чтоб пожелать друг другу доброй ночи, она подошла к своей гостье.
— Оттилия, — тихо сказала она, — ты сердишься на меня. Но я не хочу принуждать тебя. Если ты не можешь дольше терпеть, ты свободна. Над тобой не установлено надзора.
Оттилия уже взялась за ручку двери, но при этих словах она остановилась и удивленно и недоверчиво взглянула в лицо говорившей. Та больше ничего не сказала, но обе они стояли, зорко всматриваясь друг в друга, и эти два пристальные взгляда говорили больше, чем всякие вопросы, ответы и длинные объяснения.