Но поэтическое использование эмоционального наследия романтики имеет у Гейне и другое направление. Возрождая народные элементы поэзии прошлого, Гейне непосредственно ставит его на службу популярной революционной поэзии. В несравненной "Песне ткачей" и, во многих частях "Германии" ему удается превратить демократический тон романтической народной поэзии в революционный обвинительный акт или в победную песнь. Да и в позднейшей гейневской поэзии имеется масса примеров использования народной поэзии непосредственно или в иронически видоизмененной форме для революционных целей, для разоблачения поэтически замаскированного убожества социальной действительности.
Гейне удается применить популярно-демократический элемент поэзии прошлого таким образом, что элегия непосредственно превращается в торжественный гимн грядущей народной революции. Победителем средневековья выступает не капиталистическая проза, а поэзия революции. Лучше всего это выражено в позднейшем стихотворении Гейне "Карл I":
В темной чаще леса спряталась избенка; В той избенке ветхий угольщик живет, И сидит король там…. нянчит он ребенка И так тихо, грустно песенку поет: Баю-баю… В хлеве заблеяли овцы… Что это в соломе шевелится так? Спи! Но как сквозь сон ты страшно улыбнулся!.. Да… Ведь мне понятен на челе твой знак. Баю-баю-баю! Умерла кощурка — На тебе я вижу этот страшный знак — Будешь человеком… топорам замашешь… Что в лесу деревья задрожали так? В угольщике старом веры уж немного; Дети их не будут… — баюшки-баю! Да, они не будут больше верить в бога, И еще-то меньше — верить в короля. Умерла кошурка… радость резвым мышкам… Баю-баю-баю!.. весь я изнемог… Нас поднимут насмех; мы смешны им будем; Я — король здесь долу, а на небе — бог. Изнемог я… Сердце у меня изныло; С каждым днем мне хуже… Спи, дитя, не плачь! Баю-баю-баю! Я ведь это знаю, Знаю: ты, малютка, будешь-мой палач! Колыбельной песнью я тебя баюкал — Этой, самой песнью я себя отпел Прежде ты мне срежешь волосы седые… Вот топор у шеи слышу зазвенел… Что это в соломе так зашевелилось? Покорил ты царство — мышка весела. Ты ведь мне от шеи голову отрубишь… Да, играет мышка: кошка умерла. Что это в соломе так зашевелилось? Заблеяли овцы, слышен стон и вой. Умерла кошурка: мышка зарезвилась… Баю-баю-баю… Спи, палачик мой!Гейне действительно является последним романтическим и в то же время первым современным поэтом. В этом отношении он не имел никаких последователей, да и не мог их иметь в Германии. Только Георг Веерт, менее отягощенный наследием немецкого романтизма, в более чувственной, более плебейской форме продолжает линию Гейне. Поэтическое наследие Гейне начинают по-настоящему открывать и оценивать только теперь, после устранения из нашей литературы формалистических предрассудков позднейшего буржуазного искусства.
Германская реакция всегда инстинктивно чувствовала революционное величие Гейне и всегда прилагала величайшие усилия для того, чтобы вычеркнуть это имя из истории немецкой литературы. Не случайно, что один только Гейне, несмотря на всю свою популярность, никогда не мог заслужить себе официального памятника в Германии, известной своей манией ставить памятники. Реакционная история литературы всегда старалась изобразить величайшего со времен Гете немецкого поэта лишь эпизодической фигурой и поставить на его место таких миловидных карликов, как Мерике.
Понимая, что ирония Гейне еще более убийственна для Третьей империи, чем для Пруссии накануне 1848 г., фашизм стремится вытравить его поэзию из сознания немцев.
Лучшим памятником Гейне будет освобождение немецкого народа от фашистских орангутангов.