Король гостеприимно встретил моряков шагов за сто до своего жилища, а затем представил всю свою семью, включая маленькую внучку. Это было знаком особого внимания, потому что видеть ее могли только мать, бабка и ближайшие родственники. Предусмотрительный Лисянский торжественно и серьезно принял ребенка на руки, осторожно покачал и, положив в постельку, прикрыл его подарком - роскошным кружевным покрывалом. На него с умилением смотрела мать - принцесса из соседнего племени таи-пи, с которым путем брака заключен был вечный мир. Она была привезена сюда по воде через глубокий залив, и потому залив находился под безусловным табу.
Некрасивый, со свисающими усами и большим ртом, с непомерно широкой грудной клеткой и немного кривыми ногами, Лисянский, по-видимому, казался ей олицетворением какого-то недосягаемого, особо отмеченного сверхчеловека.
Гости получили разрешение осмотреть на острове все, что их интересовало, и даже Морай - место захоронения останков умерших, хорошо набальзамированных кокосовым маслом. Морай считался еще и обиталищем духов умерших, мстительных и страшных божеств различных рангов.
Смрад гниющих тел распространялся под душными темными ветвями далеко за пределы Морая. Трудно и тошно было дышать этим неподвижным, густым в парном воздухе запахом разложения. Однако у самого Морая обитал главный жрец с семьей, которому, очевидно, этот запах не был противен.
Гости остановились у входа в Морай, устроенного в виде низенького сарайчика, в который вела крохотная лазейка. На каменном помосте лежали груды костей тех несчастных, которых приносили в жертву, предавая тела их гниению. В воздухе стоял неумолкаемый звон носящихся тучами мух и разных насекомых. Подле груды гнили на подножье возвышался идол с толстым животом, как бы утучненный кровью человеческих жертв. Направо виделась "тапапау" погребальница с разлагавшимся трупом и идолами, вокруг которых на земле были разбросаны в изобилии кокосовые орехи, плоды хлебного дерева, гниющая рыба и трупы заколотых для пира собак.
А на темном фоне высоких гор, окаймленных играющими на вечных снегах золотыми лучами солнца, сквозь купы свежей яркой зелени, с вершин и обрывов черных утесов неподвижно свисали десятки голубовато-белых полотнищ огромных водопадов. Стремительно прыгая по скалам и как бы утомясь этой скачкой, они вдруг бессильно повисали над бездной, казалось, беззвучно падали туда с головокружительной высоты, чтобы снова, далее начать свою безумную скачку по камням и обломкам окал, а затем, успокоившись, в мощных потоках слить свою буйную воду с глубокими водами лазурно-прозрачных, прохладных горных озер.
* * *
Капитаны условились выйти в море, как только будут закончены работы на кораблях и пополнены запасы пресной воды. Считанные дни оставались до отплытия.
Неприветливо и неуютно стало в бухте Тойогай. Природа продолжала расточать свои ласки, но их никто не замечал, щедрое солнце согревало и баюкало, но берега опустели. Навещали корабли почему-то еще более усердно только сумрачный Робертс и обидчивый, вертлявый Кабри.
Завизжали плотничьи пилы, старательно завозили по борту длинными кистями, покрывая его до ватерлинии светлым тиром, маляры; застучали своими деревянными молотками конопатчики, ища щелей и заливая их кое-где составом из твердой смолы, клея, масла и серы, не распускающейся от жары. Матросы смолили канаты, еще и еще раз просушивали паруса: корабли готовились к отплытию.
В день отплытия легкий ветерок с утра зарябил гладкую синеву бухты. Корабли подняли якоря. "Нева" медленно потянулась на верпах вперед, к узким воротам залива, за ней, подняв паруса, устремилась "Надежда". Внезапно ветер упал, и "Надежда", подхваченная течением с моря, понеслась на мрачные, зловеще черневшие утесы, у подножия которых пенилась кружевная полоска бурунов. Едва брошенный тяжелый якорь достиг дна, как корабль резко остановился - почти вплотную к скалистым утесам. Тучи птиц, вспугнутых близостью людей, с воплями поднялись со скал, закружились над кораблем. Казалось, спасения нет... еще минута, еще немного, каких-нибудь десять сажен, и корабль разобьется об острые каменные стенки, уходящие отвесно в глубокую воду.
Спускаясь по невидимым с корабля уступам, делая отчаянные прыжки, с луками и копьями в руках, к воде устремились десятки голых дикарей. Они орали, размахивая оружием. Вот сорвался в воду один, другой, третий. С "Невы" загремел пушечный выстрел. Пущенная с "Надежды" ракета, обдав змеиным шипением и дымом стенки утесов, сотней палящих огней разорвалась над головами дикарей. Это отрезвило людоедов, бросившихся врассыпную подальше от корабля.
К "Надежде" помчался спасательный катер "Невы". Матросы изо всех сил налегали на весла. "Надежда" медленно дрейфовала к утесам - каждое колебание волны отнимало несколько вершков. На палубу упал десяток легких, по-видимому отравленных, искусно и красиво оперенных стрел.
С завистью смотрел экипаж "Надежды" на "Неву", уже одевавшуюся в блистательные одежды парусов. Они тотчас же наполнились ветром, и вскоре "Нева" скрылась в туманной дымке моря.
Два катера непрерывно завозили верпы, на них "Надежда" оттягивалась от опасных скал. Команда выбивалась из сил в борьбе за каждый вершок. Наконец верп был завезен уже почти к самому выходу из залива. Подняли якорь. Бодро зазвучала на этот раз радостная команда:
- Разруби шпиль и кабаляринг!.. Убирай буйреп на место!..
Увы, неожиданный резкий порыв ветра опять неудержимо прижимает "Надежду" к утесам.
- Дрейфует! - в ужасе кричит Ратманов.
Крузенштерн бледен, но спокоен.
- Все наверх! - отдает он команду вполголоса.
Запела боцманская дудка.
- Руль под ветер!.. Тяни брамсель на подветренной стороне!.. Крепи! командовал Крузенштерн.
- Руби кабельтов! - вдруг закричал он во весь голос.
Острое лезвие топора сверкнуло на солнце, и отсеченный конец каната мгновенно юркнул в воду, к лежащему на дне верпу. Корабль вздрогнул и остановился как бы в нерешительности.
- Развязывай паруса!.. Отдай!.. Долой с реев!.. - снова раздалась уверенная команда, и "Надежда" рванулась к выходу из бухты. Попутный ветер гнал ее в открытое море.
Слишком поздно на корабле спохватились: а где катера? Они безуспешно боролись с волнами и течением, временами совсем пропадали из виду... И опять вопит боцманская дудка.
- Ложись в дрейф! - командует Крузенштерн.
И снова "Надежда" ложится в дрейф. Вызвавшиеся охотники на большом восьмивесельном катере отваливают обратно в бухту. Еще два часа томительного ожидания, и громким радостным "ура!" команда встречает своих товарищей... Вернулись! Спасены!
Одного только Резанова не волновало все, что происходило на корабле. Он лежал в своей каюте с высокой температурой в жестоких приступах лихорадки. Вечером, очнувшись, он прислушался. Нет, это ему не почудилось: кто-то выл на корме, выл протяжно и долго, как собака перед покойником.
Это был француз Кабри. Стоя на каких-то ящиках на корме, смотрел он, не спуская глаз с далекого берега, на постепенно исчезающую из глаз полюбившуюся ему новую родину и выл без слез.
Кабри упустил момент, когда мог прыгнуть с корабля и вплавь добраться до берега, а пуститься в бурные волны на брошенной доске, как это делали туземцы, побоялся. И вот он плыл обратно с белыми и к белым, возвращался к их жизни, но это его совсем не радовало.
Безутешный вой Кабри надрывал душу, но слышали его только Резанов да вахтенные - измученная команда корабля повалилась спать еще до наступления темноты.
7. ПУТИ РАЗОШЛИСЬ
Становилось все жарче и жарче, а от налетавших бурь с дождями было так сыро, что ни одежда, ни белье не просыхали. Шквалы безжалостно рвали паруса, их приходилось заменять совершенно новыми: хотя и вынужденно, но чем дальше, тем все чище и наряднее становилась "Надежда".