- Благоволите немедленно приступить к исполнению распоряжения правителя, - сказал Резанов в ответ на заявление Сукина о том, что команда нуждается в отдыхе. - Необходимо тотчас же, в самом неотложном порядке спешить навстречу промысловой партии.
- У меня некому грузить балласт, - попробовал отмахнуться Сукин.
- Я дам вам на помощь людей с "Марии", - предложил Резанов.
Сукин людей с "Марии" поставил немедленно на работу, а своих снял.
Прошло три дня, балласт был погружен, но Сукин не уходил. Ссылался на то, что еще не запасся водой и не получил всего продовольствия. Продовольствие было выдано в тот же день, а он по-прежнему стоял на якоре.
Резанов вызвал его, строго спросил:
- Почему вы медлите?
- У меня течет байдара, - отвечал Сукин. - Починю, подыму якорь...
- Я предупреждаю вас, лейтенант, бросьте шутить! - прикрикнул на него Резанов. - Если завтра к шести утра вы не подымете якорь, вам больше здесь, в Америке, подымать его не придется.
Сукин снялся, отошел на несколько миль и лег в дрейф, несмотря на попутный ветер.
Тут взволновался и Баранов: он получил известия, что хуцновцы, вооружившись, поджидают возвращения партии после лова, чтобы отнять добычу, а в партии было шестьсот человек.
К Сукину послали лейтенанта Хвостова, на этот раз с приказом Баранова сдать командование судном мичману Карпинскому и явиться к Резанову.
- Лейтенант Сукин, почему вы так странно и вызывающе себя ведете? спросил Резанов, когда Сукин явился к нему. - Ведь если что-нибудь случится с промысловой партией, я вас не пощажу...
Сукин молчал.
В тот же день Резанов писал правлению в Петербург:
"Энтузиазм Баранова все еще так велик, что я, несмотря на ежедневные отказы его, все еще хочу себя польстить надеждой, что он, может быть, еще и останется, буде компания подкрепит его настоящим правом начальника. Следует испросить высочайшую волю, чтобы утвердить правителя областей ее на основании губернаторского наказа, в равном праве начальственном. А без высочайшей конфирмации смею уверить, что правления компании не послушают, да еще без гарнизона, и в том сомневаюсь потому, что водочные запои не допущают ничего порядочно обслуживать, а в буйную голову можно ли словами поселить уважение к пользам отечества.
По реестрам о заборе, вам посылаемым, убедитесь, что у многих офицеров за год вперед водкою выпито. Всюду, где ни погостили однажды, стекла у прикащиков выбиты. Господин Сукин по сие число более вперед забрал, нежели три тысячи рублей, но главная статья, как увидите, водка.
Унять разнузданность сию нечем, да и некому... День - послушны, а как чад забродил, ругают без пощады. Истинно стыдно и прискорбно описывать, как далече язва неповиновения распространилась".
* * *
- Так вот, Александр Андреевич, садитесь и давайте подумаем вместе, что же нам делать с господами офицерами, - сказал Резанов, с трудом подвигая тяжелый рубленый стул местного изделия к такому же столу, накрытому чистой скатертью. С потолка свешивалась взятая с "Марии" лампа, а на столе, дрожа от собственного усердия, пыхтел и захлебывался хорошо начищенный самовар.
- Как у вас уютно, - восхищался гость, - прямо как во дворце! И даже сахар в настоящей сахарнице!
- Так что же вы скажете о морских офицерах? - продолжал Резанов начатую утром беседу.
- Что скажу... - заговорил Баранов, ловко раскалывая на ладони обушком ножа кусок сахару. - Ну, Мишина и Сукина вы и сами теперь узнали. Пьют напропалую, буйствуют, и бывает, что с ними сладу никакого нет. Эти уж навсегда испорченные. И достойно сожаления, что являют собою пример... Вот вы привезли с собой лейтенанта Хвостова. Про него тут много рассказывали, когда он в первый раз появился, что он господин исключительно серьезный и приятный, и сын почтительный, и преданный делу человек. Так оно, рассказывают, спервоначалу и было, а потом ни с того ни с сего покатился, как с цепи сорвался. В трезвом состоянии, мол, его вовсе и видеть перестали. Да и сейчас, посмотрите, он как только освободится от надзора своей няньки, мичмана Давыдова, так сейчас же шныряет по складам, водку ищет, а в пьяном виде к нему лучше не подходи. Вижу, что приятель этот его, Давыдов, хороший, еще не испорченный юноша. Так он уже не раз в отчаяние впадал, приходил ко мне и плакал: "Ну, как мне с ним сладить - лезет все время на рожон; либо сам застрелится, либо его убьют". Сейчас вот его, к счастью, отвлекло от этих разных безумных и пьяных затей новое знакомство с бостонским капитаном Вульфом да с вашим ученым доктором Лангсдорфом. Их теперь водой не разольешь...
- Я знаю Хвостова давно, - сказал Резанов, - знаю и его родителей достойные люди. Его мучает какая-то душевная рана... Ему нужно особенное, из ряду вон выходящее дело, основательная встряска, а она не подворачивается. Вот он и ищет каких-то других сильных ощущений. Их нет, ну и пьет. Мне очень хотелось бы поставить его на ноги. Чувствую себя виноватым перед его родителями, так как сам уговаривал его поступить на службу в компанию.
- Душевными ранами, признаюсь, я не занимаюсь...
Беседа была прервана Лангсдорфом, Хвостовым и Давыдовым, принесшими с собой вместе с запахом моря раздражающий запах пунша. Неожиданные гости были говорливы, очень развязны, но не пьяны.
- Мы тут, Николай Петрович, - начал Лангсдорф, - извините, без вашего разрешения, но кажется удачно состряпали одно дельце... Бостонец Вульф решил, что для него удобнее и выгоднее будет совершенно отказаться от непосредственной торговли с колошами и покупать пушнину у вашей компании.
- Это хорошо, очень хорошо, но я все-таки прошу вас, господин доктор, сухо проговорил Резанов, - на будущее время воздерживаться от вмешательства в мои дела и ограничить сферу вашей деятельности рамками ученого естествоведа и лекаря.
- Никакого вмешательства тут не было, просто к слову пришлось, развязно заговорил Хвостов, не обращая внимания на замечание Резанова, в то время как Лангсдорф сразу потерял настроение и надулся. - А мы ему на это: "Тогда зачем вам "Юнона"?" - "Да я, - говорит, - "Юнону" продал бы, если бы только было на чем уйти отсюда и добраться до Сандвичевых островов". Вы подумайте, Николай Петрович, "Юнона" хоть и меньше "Невы", но все-таки вмещает больше двухсот тонн, построена всего четыре года назад из дуба, обшита медью. На ней десять четырнадцать с половиной фунтовых пушек. А как легка на ходу!.. Купить бы, ах, хорошо!
- С одним условием, лейтенант, - усмехнулся Резанов. - Если вы кончите... догадываетесь?..
- Догадываюсь и клянусь, - с чувством проговорил Хвостов и, скорчив рожу в сторону Давыдова, крикнул: - Ура, Гаврик, пошли!
И все трое сейчас же поднялись.
- Пожалуй, это не плохо, - сказал Резанов, когда компания вышла.
- Очень даже не плохо, - подтвердил Баранов. - Положение наше здесь с кормами скверное, надо посылать в Кадьяк за юколой. А нам без двух суднишек самим оставаться здесь никак нельзя - время неспокойное.
На следующий же день Резанов попросил Лангсдорфа начать предварительные переговоры с Вульфом.
К вечеру пожаловал и сам капитан Вульф - молодой, жизнерадостный, видавший виды моряк. Хоть бостонец и дорожился, но умеренно, несмотря на то, что знал, насколько трудно было положение Баранова и на Кадьяке и в Ситхе.
В результате корабельным мастерам Корюкину и Попову дано было поручение тщательно осмотреть бостонский корабль...
- Ха-ха-ха! - после осмотра раскатисто грохотал Корюкин, не стесняясь присутствием Резанова. - Представьте себе, ваше превосходительство, половина пушек у него не пушки, а чурбаны. Ну, просто деревянные чурбаны, хотя здорово добре сделаны: обиты медью и так окрашены, что ни за что не отличишь.
- Да ладно, - нетерпеливо прервал его Резанов, - бросьте пустяки и говорите дело. В каком состоянии судно?
- Судно? - Корюкин перестал смеяться и стал докладывать: - Судно, я вам скажу, прекрасное. Медная обшивка совершенно как новая, листы толстые, во! он показал толщину в полпальца. - Дубовый корпус отлично сохранился, мачты в исправности. Паруса и такелаж такой, какого у нас нет ни на одном корабле, тоже и якоря четыре. Вся оснастка первый сорт... - И вдруг, что-то вспомнив, он опять расхохотался грохочущим смехом: - А парусина, парусина... наша ярославская, с русским клеймом... из Бостона, ха-ха-ха!