Проходят мимо нескольких колошских юрт. Здесь живут немногие не устроенные еще каюры и кадьякские американцы.
- Вот еще не успел... но к осени устроим и этих... - как бы извиняясь, говорит Баранов.
- А это что? - спрашивает Лисянский, указывая на дощатый, наскоро сшитый сарайчик с одним слюдяным окошком у самой земли.
- Здесь пока я... - сконфуженно говорит Баранов и старается заслонить собой вход.
Но гости бесцеремонны и, главное, на Кадьяке наслышались легенд о Баранове, которого знают хорошо не только побережье Северной Америки, но даже Калифорния, Сандвичевы острова и капитаны судов всего мира.
Входят...
"Пять аршин на шесть, - мысленно определяет Лисянский, осматриваясь, высота до потолка около четырех..."
На покрытой густой плесенью деревянной стене - отсыревшая одежда, на кое-как подвешенной полке - книги, на деревянном некрашеном столике - бумаги и вместо лампы ситхинский "чадук". В углу - постель из набитого мхом тюфяка и такой же подушки. На простыне лежит, видимо вместо одеяла, дорожный суконный плащ. Весь угол комнаты в воде, которая доходит до половины обеих ножек косо стоящей койки.
На немой вопрос гостей хозяин окончательно конфузится и пытается объяснить:
- Каждый день вытираем плесень со стен... С весны все дожди, сыро... Сегодня, видимо, еще не вытирали... А это, видите ли, - кивает в сторону кровати, как бы отвечая на вопрос, - ночью дождь шел... с площади натекло. По-настоящему надо бы приподнять этот угол дома, да как-то все руки не доходят... Ну, это все неинтересно, - прерывает он себя, - пойдемте обедать, нас ждут...
На следующий день все ночевавшие на берегу своим видом возбуждали сочувствие и смех: распухшие физиономии кровоточили, под слипшимися глазами образовались багровые пятна. Это оставила следы мошка, но не сибирская, а еще злее. Особенно ядовитыми оказались укусы москитов и маленького насекомого вроде черной мушки с белыми лапками.
Побывали и на горе Эчком. Оказалось, что его кратер наполнен снегом, который летом оседает, тает и образует бассейн - водой его питаются бегущие с горы чистые, веселые ручейки. Запасались противоцинготными средствами: диким щавелем, моченой брусникой, брусничным соком, диким луком, чесноком, сельдереем, ложечной и огуречной травами, сараной и ягодами - шикшей, черникой, смородиной, малиной. Грузились. Принимали гостей.
Не скоро и с различными церемониями собрался получать своего сына-аманата, прибывшего на "Неве" из Кадьяка, главный ситхинский тойон Сагинак, настолько важный, что даже для удовлетворения естественных потребностей заставлял себя носить на плечах. Он прибыл со свитой на двух больших батах, в сопровождении трех байдарок. Подходя к берегу, сопровождающие затянули разноголосицей какую-то песню. На носу передней лодки стоял почти голый колош и, держа в одной руке содранную орлиную шкурку, вырывал из нее пух и сдувал его на воду. Остальные с тойоном во главе, стоя в лодках, плясали на месте. Тойон при этом в такт и не в такт махал орлиными хвостами.
Лодки причалили, но гости не выходили из них, наслаждаясь специально для них устроенной на берегу пляской чугачей. Появился отряд кадьяковцев. Кадьяковцы подняли лодки с людьми и тойоном прямо с воды и опустили уже на суше.
- Хорошо бы этих американских чванных древлян, по примеру святой Ольги, бросить в яму и закопать, как вы думаете? - спросил Лисянский Баранова.
Не выходя из лодок, гости продолжали несколько минут любоваться плясками, после чего тойон был положен на ковер и отнесен в назначенное для приема место. Туда же были отнесены и остальные гости, но не на ковре, а на руках.
Посольство пировало на берегу у Баранова до утра, и только на следующий день состоялась церемония передачи подросшего и располневшего сына.
Побывал в гостях на "Неве" и знаменитый Котлеан, уже не главный, а простой тойон, но еще более важный, чем прежде, во всем подражавший главному.
Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову в подарок одеяло из черно-бурых лисиц, а Баранов отдарил его табаком и синим халатом с горностаями. Свита, получившая табак от Лисянского, одарила его корнем джинджами, коврижками из лиственничной заболони и бобрами.
Котлеан признал себя виновным в восстании и разрушении Ситхи, но обещал впредь оставаться другом. Несмотря на более чем холодный прием, он прогостил четыре дня.
В день отплытия Лисянский сказал Арбузову:
- Я решил на Сандвичевы острова не заходить и взять курс прямо к островам Ландроновым.
- Почему? - спросил Арбузов, разглядывая на карте прочерченную капитаном толстую синюю черту маршрута.
- А видите ли, я хочу пройти по тем местам, где капитан Портлок в тысяча семьсот восемьдесят шестом году поймал тюленя. А мы, когда шли на Кадьяк, видели что-то похожее на выдру. Может, удастся что-нибудь открыть... - задумчиво проговорил Лисянский и продолжал: - Пройдем по неизведанному пути до самых тропиков. При этих условиях мы, быть может, наткнемся на остров, о котором перед нашим отплытием из Кронштадта писал Крузенштерну граф Румянцев.
Граф действительно писал, что будто уже в древние времена в трехстах сорока немецких милях от Японии открыт был большой и богатый остров, населенный просвещенными белыми людьми.
Безветрие заставило "Неву" лечь в дрейф вблизи крепости. Этим воспользовался Баранов. Он еще раз приплыл на "Неву" проститься.
- Хочу еще раз поблагодарить вас, Юрий Федорович, за услугу, которую вы оказали здесь России со своими офицерами и матросами, - говорил Баранов, крепко пожимая руку Лисянскому. - Ведь без этого форпоста мы не только не могли бы двинуться дальше, но потеряли бы навсегда с таким трудом добытое...
Внезапно подул крепкий северо-западный ветер - прощание пришлось ускорить. Выпили по бокалу вина, обнялись. Баранов спустился в шлюпку и долго махал платком, взлетая на гребни волн.
- Полюбил я этого чудака и уважаю за труды в пользу отечества, - сказал Лисянский Арбузову, проходя в каюту. - По-моему, Российско-Американской компании лучшего начальника в Америке не найти.
- Исключительный человек...
"Нева" бежала не задерживаясь. Котики, кулички, треугольные ракушки, плавающие по морю, как цветки, служившие котикам пищей, и... ни малейшего признака земли. Достигли 1650 долготы и спустились к югу. Сильный западный ветер нагнал мрачно насупившиеся низкие тучи. Взяли курс на Ландроновы острова.
Становилось все жарче и жарче, несмотря на октябрь. Гребные шлюпки рассохлись, стеньги и бушприт, сделанные из елового леса, расщелились, пришлось наложить найтовы. Появились тропические птицы и летучие рыбы.
- Смотреть в оба, парусов поменьше, - предупредил капитан вахтенного офицера и добавил: - Земля, несомненно, близко...
Действительно, весь день кругом плавали касатки, бенеты, лоцманы-рыбы, с криком носились белые, с черной опушкой на крыльях чайки, узкокрылые, с закорюченным клювом и вилкообразным хвостом буро-черные фрегаты. Они, поблескивая то зеленым, то пунцовым металлическим отливом своего оперения, спокойно кружили среди разных тропических непуганых птиц.
Становилось темно, душно, жарко... Лисянский сунул руку в карман, чтобы вытащить носовой платок и обтереть влажное, несмотря на ветер, лицо, но так и застыл прислушиваясь. До слуха долетело царапанье днища обо что-то острое и жесткое. "Мель?" - пронеслась в голове жуткая догадка...
- Все наверх!.. Руль лево на борт!.. Крепи паруса! - скомандовал он, опередив растерявшегося вахтенного офицера.
Царапаясь о дно, корабль дрожал как в лихорадке... Толчок, другой - и он остановился. Полураздетая команда бросилась крепить паруса, штурман начал обмерять глубину. Сомнений не было: сели на мель посреди коралловой банки.
Полетели в воду все ростры, за ними вслед, тяжело хлюпая и обдавая людей брызгами, пошли одна за другой карронады с поплавками. Спустили шлюпки, завезли верп и стали подтягиваться...
При свинцовом свете раннего утра развернулась жуткая картина: вблизи судна виднелась гряда камней, о которые с шумом бились кипящие, белые как снег буруны.