— Вижу, Серега. Такая махонькая? Пескари?
— Сардины, Макарыч. Не наши. Марокканские.
— Марокканские? Сардины? В песке живут?
— Почему в песке? В Средиземном море.
— Ну вот, — дядя Лукьян торжествующе поглядел на Маняшу. — Я к тому, что Марока эта — страна песчаная. Жить людям там худо. Оттого и Марока. Я в точку гляжу, Серега?
— Бери, бери рыбу, Макарыч. Дай-ка, я сам тебе положу.
— Во, Маняха! Во, сын-то у тебя!.. А! Пра слово. Уважил, угодил. Ну, уважил, угодил! Да мне что? Мне много ли надо? Уваженья маленько — вот и все.
— Конечно, дядя Лукьян, конечно.
Санаткин совсем расчувствовался, пальцами вытирал слезы на обвисших щеках.
— Я ить какую жись-то прожил? Ты, Серега, может, и не знаешь, какая у меня жись за плечами. Я все видел. Ну вот. Спроси меня, чего я не видел? И я тебе скажу: все видел! Пра слово.
— Конечно, конечно, Лукьян Макарыч.
— Во!
— Да что ты мне все пальцем грозишь? — не выдержала Маняша. — Что ты, дядя Лукьян, меня все пронзить желаешь? Не пронзишь, и не думай.
— Это как же тебя понять, Маняха? — удивился Родимушка. — Пальцем пронзить-то? Как это в природе возможно? Я не пронзить хочу, я факт контракт… констракт…
— Констатируешь, дядя Лукьян.
— Константирую! — снова вознес палец над головой Санаткин.
— А-а, — досадливо отмахнулась Маняша. — Ты вроде как поп на амвоне!
— Ну вот. Какой же я поп? Я с ними, с попами, всю дорогу не прикладая рук боролся. Они меня анафеме за это предали. И ты не махай, ты тоже не махай, невеста. Чего махать-то? Уж чего тут? Пра слово. Все вместе. Все за столом.
«Как свой!» — мелькнуло у Маняши.
— Ты бы лучше кофту надела, — продолжал дядя Лукьян. — Показалась бы в новой кофте. А, Серега? Подскажи матери, чтобы она в праздничной кофте за стол села. Красивая ж кофта! Ты моложе в ней будешь, невеста, пра слово!
Маняша поняла: от Родимушки теперь не отвязаться. Да ей и самой хотелось кофту новую примерить. Она вопросительно поглядела на меньшого.
— Надень, мама, чего ж, в самом деле.
Сын немного выпил. Глядел то на дядю Лукьяна, то на Маняшу, светло улыбался.
В новой кофте Маняша несмело вошла в комнату, остановилась возле порожка, сложив на животе руки. Богатая была кофта, что и говорить, длинная, теплая, и цвет приятный — такой серовато-голубоватый, правда, маркий, надо сказать. Да ведь не у печки стоять в этой кофте, не у керогаза и не обедать садиться — раз в год выйти на люди, на улице покрасоваться.
— Ну, Маняха, ну, невеста, ну!.. — закричал дядя Лукьян, голос у него сорвался, перешел в хриплый лающий кашель. Поперхнулся, что ли?..
Меньшой пошлепал его легонько ладонью по спине.
— Ты что, дядя Лукьян?..
— От такой красоты, Серега… это самое… дыханье сперло. Пра слово. На мать погляди-ка, а! Королева. Королева заморская ты, Маняха!
— Пошел, поехал! — смущенно отозвалась Маняша, не двигаясь с места.
— Ну вот. Вспомни, что я тебе говорил? Слушай, Серега, я что скажу. Сон ей был. Мамаше твоей — сон. А я и говорю…
— Молчи, помолчи, Лукьян Макарыч! — всполошилась Маняша. — Нечего безделицу нести, ты о деле, о деле лучше.
Про сон она не хотела вспоминать. Не думала о нем рассказывать. К чему такое знать меньшому?
— Все, невеста, все, — послушался дядя Лукьян. — Но ты имей в виду: я привел тебе свое доказательство.
— Привел, привел.
— Послушай сына теперь, Маняха, вот послушай. Ну вот. Я ему… это самое… про кровь. Ну, что открытие сделал. А он… — Санаткин наставил палец, словно пистолет какой, в грудь меньшому. — Ты что, Серега, про меня сказал, а?
— Я сказал: ты голова, дядя Лукьян.
— Видала?! — Обрадовался Родимушка, бодро встряхиваясь и даже пытаясь вскочить. — Слушай, что твой сынок Серега про дядю Лукьяна говорит! Ну вот. Ему с высоты виднее. Го-ло-ва!
Он так и не смог вскочить, только стол толкнул, на нем зазвенели рюмки.
— Не делай землетрясения, дядя Лукьян, — сказал меньшой. — А ты, мама, садись. И прямо в кофте, зачем снимаешь?
— Но ты подтверди, подтверди, Серега, — потребовал Санаткин. — Голова, а?
— Так я же сказал: голова. Голова, Лукьян Макарыч. Правда, не всегда попадаешь в цель.
— А что такое, Серега? — встревожился Родимушка.
— Зачем ты матери про кольцо наплел? Ведь соврал.
Санаткин очумело поглядел на меньшого.
— Признайся, что соврал, Лукьян Макарыч.
— Н-ну, Серега! — тонко вскрикнул Родимушка. — А ты тоже голова! Го-ло-ва!
— Нет, ты скажи: соврал?