Летние кухни у большинства подборовцев — в саду, но Шура жалеет яблони: садик у нее небольшой, плотно засажен фруктовыми деревьями. Себя и избу, которая закапчивается дымом от плиты, Шура не жалеет. Зато, надо ей отдать должное, будит она нас не рано. Коров здесь выгоняют в восемь утра, Шура встает и затапливает плиту в половине восьмого. Исключением были те два дня, когда они с Тамарой ездили в лес «на собя»: Шура вставала рано, правда, плиту она вовсе не топила, мы топили сами. В колхоз «проезжать картошки» Шура ходила всего раза два за время, пока мы у ней жили, но отправлялась в поле она уже «после коров», возвращалась тоже не поздно.
В любой деревне коров выгоняют не позднее пяти, чтобы успели по холодку и, пока слепень не так донимает, пощипать травки. Здесь в восемь. И на́ полдни не гоняют, доят два раза. Ну, соответственно Шурина буренка дает за оба удоя семь литров, правда, молоко жирное и вкусное. Нравится подборовским хозяйкам долго спать… «Собе хватает и борову нальешь, а так куды яво?.. Творог солить на зиму еще рано… Ланно на пункт принямать стали, колхоз план выполняе. По восямнадцать копеек…»
Судя по Шуре, сейчас у подборовских линия такая: не очень надрываться на работе, лучше получить меньше, но себя поберечь. «Видно, устал народ за войну да за послевоенные тяжелые годы…» — сочувственно думаю я. Однако ошибаюсь. Та же Шура рассказывает мне, что с двадцатого августа, когда начинается клюква, все население окрестных сел и деревень устремляется в лес.
— Уйдешь тямно, да тямней того придешь… Завязнешь, вот покарасси… По мяшку набираем. Раньше было и брусниги много сдавали и чарницы, а тяперь и собе нет. Место выпилили — и сгорела, эта-ю…
В мешке, как выясняется, пятьдесят килограммов, в свой магазин клюкву они сдают по полтиннику (в этом году, кажется, цены повысили), а «Эстония-то приезжает», берут по восемьдесят копеек. Значит, за световой день можно заработать от двадцати пяти рублей и больше. За клюквой ходят весь сентябрь, семьей, зарабатывают, как сказал мне председатель самоловского колхоза Степан Павлович Лысенко, до двух тысяч. За месяц! Конечно, где колхозу тягаться с этими заработками…
Возвращается в избу Андрей Филиппыч, снова умащивается на табуретке, жалуется мне, что не везет Шуре, не живет у ней скотина.
— Конешно, тяперь ня верят, тольки у ей на праздники все так полукалось. Первый-то боровок на успенье полох, а тялушка как раз в самое рожжество… Что-то ня так у ней…
Я спрашиваю, сколько стоит поросенок на рынке. Старик говорит, что эстонцы продают весенних поросят по тридцать и по сорок рублей, колхозная ферма в Островцах продает дешево, да только там не берут: поросята слабенькие, болеют.
— Да как их сберяжешь, дочушка? Их там, свинарок, на ферме двоя, а маток-то пятьдесят. По пять принесут — и то двести пятьдесят, уследи всех! Ноньми чтой-то разрыли, дак считай до ста штук подохли. Которых по три рубля и по пять продают, нявестка моя взяла за пятнадцать, так покаралась вся. И не росте и не подыхае… Ну тяперь выправился, справный стал боровок…
— Неужто выгодно покупать поросенка за сорок рублей? — удивляюсь я.
— Дак, дочушка, это просто чудо тяперь! Раньше-то до пять пудов были, а тяперь вясенний боровок до десять пудов, осенню заколешь…
Конечно, выгодно. Сто шестьдесят килограммов по два рубля на круг — и то триста двадцать. И практически, с точки зрения среднего подборовца, двести восемьдесят рублей чистая прибыль: сколько там он сожрет мелкой картошки да травы, ну молока, конечно, муки на подмеску немного. А свой труд «для собя» российский крестьянин никогда на деньги не считал.
Потому ходили до белых мух босыми, жалея обувь, а не ноги. Потому моя бабка по отцу вылила на себя кипящий самовар, жалея его бросить: серебряный! Дослужился к тому времени дед до полковника, жили хорошо, а вот сработала крестьянская бережливость и понимание той истины, что на живом теле зарастет, а самовар — пойди-ка купи!..
— Шура борова осенню заколе, да все Ванюшке посылки шле… — вздыхает старик. — И сала и консервов наварит… Луку посылае, яицек накопи, дак шле… А ен хотя бы ёй пять рублей прислал. Яшшик восемьдесят копеек стоит, да так, за вес, рубля полтора на почте бяру… Где мать денег возьме?.. И собе сахарку купить нады, муки там, крупы какой… Скольки ена там полукае в колхозе… — старик поднимается. — Ланно, я пошел, дак… Отдыхай, дочушка…