Против церкви в палисадничке, огороженном свежим штакетником, стоит гранитный обелиск: тут захоронено более тысячи солдат и матросов, погибших в Отечественную войну. Памятник поставлен колхозом, такой же точно будет в Самолве, на том месте, откуда перенесли часовню. Хороший строгий обелиск, хотя председатель не совсем доволен: черный гранит с золотыми буквами кажется ему слишком скромным. Колхоз не пожалел бы денег на более роскошное сооружение, но, слава богу, то предприятие в Ленинграде, которое занимается подобными вещами, наотрез отказалось делать что-либо иное.
Возле ограды мы увидели председательский газик, а Степан Павлович и дед Сашка — разбитной, вечно полупьяный старик, носящий на сивых кудрях казачью фуражку с красным околышем, — обсуждали, почему забетонированное дедом Сашкой четырехугольное основание памятника «лупается».
— Надо песочку подсыпать, — размышлял вслух председатель. — Он тогда не буде лупаться.
— Красного надо, Степан Палыч, — поддакивал, подмигивая нам, хитрый дед. — Чтобы красиво было.
Степан Павлович походил еще вокруг памятника, размышляя вслух, где бы достать хорошей краски, чтобы выкрасить ограду, — лицо у него было при этом такое, будто здесь похоронены его старые родители. Потом сел за руль газика, и мы все поехали обратно в Самолву.
Хотя Степан Павлович живет в этих краях с тридцать пятого года — с тех пор, как служил тут на границе, и остался, женившись на местной красавице, — свою украинскую речь он прочно сохранил, ничего не переняв от самоловских. Наоборот, мы в речи местных бригадиров слышали всякие украинизмы, вроде: «А мы побачимо…», «не було такого», «добре-добре, давай иды до дому», — все те внешние особенности украинской речи, которые так легко перенимают русские, живущие на Украине. Помню, лет двенадцать назад я ездила по Ангаро-Ленскому тракту, умершему уже тогда, потому что перевозку грузов взяла на себя новая железная дорога Тайшет — Лена. И мне было удивительно, что в станках, расположенных вдоль тракта не далее, чем за сорок — пятьдесят километров друг от друга, обособленно сохранился говор местности, откуда некогда приехали первые этот станок основавшие переселенцы. В одном станке цокали, в другом якали, в третьем я услышала родной мне, владимиро-поволжский говор, — бежавшие в конце прошлого века от голода из России упорно цеплялись за своих, выживших в трудном бесконечном пути, истово обособились островками, сохранив говор, обычаи, одежду. Наш Степан Павлович тоже такой же островок среди якающих и окающих самоловцев. Единственное местное выражение, которое я услышала от Степана Павловича, было: «Наша рода едет!» — сказал он, увидев свою племянницу во встречном газике.
Степан Павлович сам водит председательский газик: шофера призвали в армию весной, другого пока нет. На грузовые машины еле-еле хватает — дрожит председатель над своими механизаторами, как над стеклянными, а они это понимают и пользуются. Мы дважды видели тут одного молодого шофера сильно пьяным за рулем: постов ГАИ нет, значит, до первого несчастного случая все сходит с рук. Председатель вынужден закрывать на это глаза: работать кому-то надо. На правлении при нас обсуждалось, как пьяные шофер и грузчик отвезли на молокозавод обрат, а телятам вылили цельное молоко. Стоила колхозу эта милая путаница пятьдесят один рубль. Правление постановило взыскать с грузчика двадцать шесть рублей — штраф солидный, и, надо полагать, в следующий раз грузчик и пьяными глазами отличит обрат от цельного молока.
День председателя колхоза похож, в общем, на день начальника строительного участка в тайге. (Все мы пытаемся неизвестное постигать через известное, я поступаю так же.) Начальник участка должен помнить и держать в уме все: и то, что на строящийся дом не подвезли кирпича и бруса, и что участок дороги, который клали зимой, просел, надо поднимать; что в магазине нет иголок и дешевых пальто, что мастер К. пришел вчера на работу пьяный, а в орсе дохнут поросята, предназначенные для откорма. И целый день на колесах, надо успеть глянуть на все своим глазом, потому что руководить по телефону строительным участком умеют только плохие начальники. И ночью вдруг просыпаешься, вздрагивая: забыл!.. И дисциплина, дисциплина, потому что работают не военнообязанные и трибунал никому не грозит. Пойди сообрази, за что ее цеплять, эту дисциплину: если старые рабочие интересовались заработком и за хорошие деньги работали от зорьки до зорьки, то молодежь в основном слоны слоняет и зубы моет, а зарабатывает, нимало о том не переживая, так, что едва хватает на хлеб…
Впрочем, для дисциплины у Степана Павловича Лысенко, в отличие от начальника участка, существует правление и общее собрание колхозников. Что решило правление — закон, хотя бы это решение, мягко говоря, и несколько расходилось с трудовым законодательством. Решили оштрафовать грузчика на двадцать шесть рублей — и оштрафуют. А работай он на заводе, отделался бы скорее всего проборкой. Тут деньги общие он вылил телятам — вроде бы у каждого из кармана понемножку взял: это как простить?..