Правда, бывает, что правление или общее собрание идет против председателя, и тут Степану Павловичу нужно собирать весь свой ум, всю свою хитрость, чтобы заставить-таки собрание решить, как нужно, как выгодно делу и колхозу, а не так, как «во́пит» Федосья Борунова и еще тридцать баб. Пашка Ершова (и еще восемьдесят человек) не выработали минимума трудодней, и по правилам следует у ней приусадебный участок урезать. Но Федосья и другие бабы, которые, как и Пашка, не горят на колхозной работе, потому что находят чем заняться на своем огороде и в своем дворе, орут, глуша всех и вся: «Не отрезать!» Перекричи, переубеди их…
Степан Павлович председательствует здесь уже пятнадцать лет, колхоз при нем выправился, все отрасли хозяйства стали приносить прибыли, деньги на счету всегда есть. Потому он с чувством собственной правоты жмет иногда на голосовые связки, выступая на собрании.
— Демократия, конечно, должна быть, — говорит он, хмуря высокий загорелый лоб. — Только надо глядеть, куды все идет. Такое нарешат иной раз, что им же хуже було б… — И вспоминает, как пятнадцать лет назад, когда он заступил на председательство полуразваленным, полурастащенным колхозом, люди ему говорили: «Стяпан Палыч, ты хоть по рублю (старыми) на трудодень давай, мы с охотой работать станем». Теперь по расценкам нет трудодня дешевле, чем два тридцать новыми, а и то не на всякую работу людей пошлешь. Выбирают…
Дороги тут песчаные, текут под колесами газика, он прыгает на ямах так, что мы то и дело прошибаем лбами брезентовый верх. Уже который день мы ездим с председателем, сначала он был нам откровенно не рад: «Фельетон приехали писать?.. А если нет, другого про нас писать нечего. Много недостатков имеем. Коровник я вам покажу…» Теперь привык, тем более что мы привезли ему дождь.
К концу первого дня Степан Павлович, смирившись с неотвратимостью нашего присутствия, сумрачно пошутил:
— Дождика что ж не привезли? И льну бы надо и траве тоже надо. Трава задержалась ростом, а сенокос пора начинать, не то до белых мух не управиться.
— Привезли, не распаковали еще. — Надо же хоть как-то умилостивить человека, который поглядывает на тебя волком, а улыбается словно по обязанности, хотя улыбка у него поистине голливудская: зубы ровные, как слоновая кость, один к одному.
После этого разговора мы заехали на зерносклад, и, пока председатель обсуждал с двумя плотниками, как именно следует расширить склад и сколько центнеров лишнего зерна сюда войдет, чистое небо вдруг заволоклось тучами, и начал брызгать дождик.
— Ну вот и поливка пошла, — сказал один из плотников.
— Какая это поливка!.. — махнул рукой председатель, не глядя на нас. — Давайте заканчивайте быстрее. На новой неделе мне некогда будет с вами торговаться.
— Закончим… И нам неколи: покос будет! — Потом снова о дожде: — Ничего, еще настроится…
И настроился. Когда мы сели в газик, дождь лил уже сплошными толстыми струями, капал за шивороты сквозь худой брезентовый верх — председатель явно повеселел, уже прежде нас смеялся над какой-то теткой, трясшейся под проливным дождем на телеге с грохочущими бочками по направлению к озеру: выпросила наконец в колхозе для поливки своего огорода лошадь!
С зерносклада мы снова поехали на строящийся коровник. Строители были сильно под мухой, не ожидали, что председатель заглянет второй раз. Председатель заглянул, потому что, пока он ездил, придумал, чем можно пронять этих здоровых ленивых мужиков, считающих, что они удобно устроились. Дело в том, что раньше все они, в том числе и бригадир Ющин Яков — тридцатидвухлетний мужик с окладистой черной бородой и широколобым цыганским лицом, — были членами колхоза. Но вот организовали в области «Межколхозстрой», должный выполнять подрядные работы для всех, — и колхоз отдал туда свою плотницкую бригаду. Теперь они числятся рабочими, имеют трудовые книжки, получают твердую зарплату и… ничего не делают. Нет кирпича. Если бы это были не чужие рабочие, а свои колхозники, Степан Павлович перебросил бы их на другие работы, сейчас они не пойдут: плохо ли полеживать, покуривать, ощущая, как «она» (зарплата) худо-бедно покапывает?..