Первый час ночи… У меня слипаются глаза. С непривычки устаешь от хождения вслед за начальством по «объектам», от здешнего, слишком богатого кислородом воздуха, от постоянного напряжения, боязни что-то упустить, не услышать. Сегодня у Дмитрия Иваныча был занятный, на мой взгляд, разговор с начальником лестрансхоза Ешкиным, я, конечно, записала его.
«Ешкин — мужчина с толстой бурой кожей на большом лице, с желтыми крупными зубами. С неожиданно тонким для его громоздкой фигуры голосом и несолидным смехом: «хе-хе-хе…» С нелепой приговорочкой: «ето, как его…»
— Честный человек здешний завпекарней? — спрашивает Дмитрий Иваныч.
— Честный…
— Хитрый?..
— Не схитришь — не проживешь…
Дмитрий Иваныч говорит, что строительству нужно для внутренних нужд четыреста тысяч кубометров леса.
— Лес я тебе не дам, нету леса.
Дмитрий Иваныч не возмущается, не кричит, сидит спокойно, в своей обычной позе: отвалившись на спинку стула и выпятив большой живот. Говорит вроде как бы с сожалением, спокойно:
— Хорошо, у меня с главком есть договоренность не выпускать лес со стройки, чтобы нам не стоять.
Ешкин, усмехаясь, быстро взглядывает на Дмитрия Иваныча, опускает глаза, видно, обдумывает, как можно парировать этот удар, не находит ничего и тут же легко сдается:
— Ну ладно, найдем тебе лесу.
Дальше разговор переходит на нового заместителя Ешкина, который был в Берекчуле довольно долгое время начальником милиции.
— Волков хорошо работает?
— Ну, как хорошо… Сказать плохо…
— Пьет?..
— Ну водки много надо, чтобы свалить его. Напьется и сидит. Ну, — поднял палец, — я-то его знаю… У него глаза другие, когда он пьяный.
Дмитрий Иваныч с подковыристой усмешечкой:
— Это профессиональная болезнь?..
Ешкин, не поняв, куда он клонит:
— Профессиональная, профессиональная…
Дмитрий Иваныч, улыбнувшись еще тоньше, взглянул на меня:
— Для лесников.
— Э-э, нет! — Ешкин сообразил, что допущен промах, быстро идет на попятный: — Для него профессиональная, он молодой лесник, для меня нет…
— Говорят, он с пекарем нашим очень дружит?
— С Бабкиным-то?.. — Пауза. — А чего ему с Бабкиным не дружить, у того мука.
— За муку надо отчитываться?.. — предполагает Дмитрий Иваныч.
— Э-э!.. Как лесник в лесе отчитывается! — Снова на лице у Ешкина хитрая улыбка человека, знающего себе цену, видящего окружающих насквозь. — Припек у него шестьдесят один процент считается. А он три раза мокрым веником махнет, когда в печь сажает, — еще три процента, для него лично. Тонко́?.. Тонко́…
Потом Ешкин рассказывает, как шофер вез без накладных гвозди, заехал к Волкову, три ящика осталось. Через месяц кладовщик хватился пропажи. Ешкин взял шофера на бога: мол, за хищение я тебя под суд. Шофер говорит: ладно, найдем. И по ящику, три ящика за месяц привез.
— У тебя, Дмитрий Иваныч, у тебя со склада! А ребята твои вон на этот дом списали…
— Когда это было?
— В августе. Тонко́, да?..
Они сидят вполоборота друг к другу, оба в синих потертых кителях с погонами, оба не первой молодости, оба за жизнь достаточно нагляделись на всяких ловкачей. Ешкин смотрит на таких понимающе, как бы сверху вниз, он не мешает им жить, лишь бы они его не трогали. Сам он законы не преступает, обходится: так спокойнее. Дмитрий Иваныч, если бы не мое присутствие, несомненно, помянул бы крепким словом родителей ловкача Волкова, удивился бы бессильно в который раз: ну не живется честно, почему?.. Есть такая категория людей, честных от самой своей природы, им невозможно постигнуть, что множество других живут иначе. Потому, как я теперь понимаю, хотя стимулы, толкавшие молодого Дмитрия Иваныча и недавнего начальника здешнего строительства Алексюна ломать голову на изыскание средств, как сдать объект к«дате», были вроде бы одинаковы: мода времени — но методы достижения цели принципиально разные.