Ну вот, наконец-то в местном отделении Союза писателей мне находят провожатого, мы отправляемся с попутной обкомовской «Победой» в Верхнюю Тёю. Там хакасские поселки, лошади, тайга — все, о чем я мечтала.
Едем через Уйбатскую степь. Стучит взбрасываемый колесами машины гравий, дорогу перебегают суслики — рыжие, толстые, с черной полосой по спине. Далеко по горизонту идут синие, затянутые дымкой безлесные горы. Кучно, по пять-шесть плит, стоят могильники — плоские, грубо обработанные, из какого-то желтовато-серого камня — сланца, что ли? Иногда попадаются каменные бабы из серого песчаника — длинноголовые, плосколицые, безносые. Груди длинные, безобразные, животы отвислые, ноги короткие — или это они на коленях стоят? Нехороши бабочки, но ничего не поделаешь: от родителей не отказываются, — как-никак это наши дальние предки.
Когда проезжаем Хара-Таг — Черную гору, провожатый вспоминает легенду: у бабы угнали дочку замуж за монгола, она пошла через эту гору и привела ее обратно. За ними бросилась погоня, баба побежала, споткнулась, упала: на том месте — яма в горе; а дочка кинулась в речку, но не доплыла до берега, утонула. Речка так и называется Аскиз (Ахыз) — белая девушка.
Проехав от Аскиза еще километров пятьдесят, мы попадаем в Верхнюю Тёю. Тёя по-хакасски — узелок. Вероятно, потому так названо место, что сплелись тут в узелок три речки: Оты, Бейка и Тёя.
Здесь правление хакасского колхоза: нам дадут лошадей и еще одного проводника, и мы поедем дальше, в тайгу. Однако проходит три дня, прежде чем мы отправляемся в путь: у моего абаканского провожатого половина поселка родни, ну и, конечно, приезд городского родственника широко отмечается. Сначала пьют водку, после переходят на араку: ее перегоняют из кислого молока — и прямо тут же пьют, не дожидаясь, пока остынет. Мотаются верхом по степи, поют песни. Мне нравятся хакасские песни, в них нет восточного подвывания, они просто очень протяжные и грустные, напоминают чем-то настоящие сибирские песни.
Живут хакасы в обыкновенных избах — там есть стол, скамьи, кровать, сколоченные из досок. Грязь страшная. Рядом почти с каждой избой стоит юрта: в ней живут старики, летом там готовят.
Юрта круглая, стены деревянные, крыша из корья, вверху — круглое отверстие для выхода дыма. Внутри, по стенам, — полки, а на них, к моему великому удивлению, ровненько наставлены пустые бутылки: из-под шампанского, водки, вина, даже из-под чернил. Наверное, для красоты. Как и на Востоке, женщинам в юрте полагалось сидеть на одной половине, мужчинам — на другой. Обычаи, конечно, теперь выполняются не строго, но молодые невестки, как правило, все-таки сидят на женской половине.
Одеваются хакаски довольно красиво: очень широкое длинное платье — кегенек, собранное у горла и сзади на спине в складки, рукава длинные, тоже присобранные на плечах. Платье яркое, одноцветное, из какой-нибудь плотной бумажной ткани, а воротник, вставки в плечах вроде погон и манжеты — из тисненого китайского шелка. Платок повязывают низко на лоб, концами назад, а из-под платка — две черные косы, заплетенные на конце в одну.
Ездят верхом они как ходят. Тут говорят так: жена родила сына, муж подводит коня. И вправду, двух-трехлетние ребятишки уже ездят верхом: с дерева, с порога вскарабкаются на неоседланную, невзнузданную лошадь и катаются. Свалился — ничего страшного. Ездят верхом все, даже беременные женщины, а как же? Расстояния в тайге большие, пешком идти долго. Существовали даже специальные седла для беременных, с выемкой для живота. Седла тут деревянные, с высокой передней лукой. Мне показывали монгольские седла, у которых обе луки очень высокие, — они как бы подхватывают тебя, поэтому манера ездить у монголов совсем иная, чем у хакасов, тувинцев, не говоря уж о казацкой посадке. Монголы держатся очень прямо на любом галопе. Я видела на границе Тувы и Монголии, как идет по степи такой всадник: стелется в бешеном галопе конь — и, словно вросшая в него, прямая фигура человека.