Интересная эта Женька! Она все делает, глядя на себя как бы со стороны. И работает, и песни поет, и любит. Страшно довольна, что теперь в бригаде есть «представитель прессы», который должен ее оценить по заслугам. Она играет тяжелой совковой лопатой, швыряя гравий, покрикивает, солоно пошучивает, поет — и этот «плюс», этот наигрыш держит ее весь день.
Еще она вчера успела выложить мне все, даже самое интимное. Мама с детства прочила ее в «хозяйки». Учила стирать белье, хорошо гладить, готовить, сервировать стол. Например, хлеб Женька режет не как все мы, простые смертные, а сначала разрезает буханку вдоль, а потом уже — ровными, красивыми кусками. Но ей двадцать три года, и надо бы замуж. Михаил давно ухаживал за ней, однако никаких серьезных намерений не выказывал. Услышав обращение, Женя вдруг загорелась, первая пришла в райком. Нравилась шумиха, поднятая вокруг, нравилось, что Михаил тоже собрался ехать вместе, уже на правах жениха. Проводили их пышно, отец Жени сказал: «Не посрами нашу семью! С позором не возвращайся, не примем!» Удивительно показательный отец!.. А может, Женька все это придумала?..
Народ в бригаде очень разношерстный: Людка только кончила школу, Женя уже года три работала продавщицей, Тоня-маленькая, тоже местная, работала на золотых приисках, а Маша Фиалкова — бывшая учительница. Маша очень слабенькая, работа на бетоне для нее тяжеловата. Впрочем, ей уже предлагали в роно с осени пойти учительницей в школу взрослых.
— Коллектив у нас был очень хороший, — рассказывает мне Маша, а я записываю, — директор отругает кого-нибудь, а после собрания все танцуем вместе. Лежала ночью на диване — обращение. И чего-то в голову мне вошло: поеду и поеду. Тут мое место любой займет, а там… Директора прошу: отпустите… Куда бы еще, говорит, не отпустил, а туда — ничего не скажешь… В вагоне женщина говорит: «Ой, девчонки, да куда вы едете, да там, кроме вербованных и заключенных, никого нет, тайга, холод, поселков нет!»… Настроение упало, лежу на полке, мысли такие все невеселые… В Ачинске пересадку делали, обедали. За столом какой-то мужчина спросил, куда едем, тоже махнул рукой. Совсем упало настроение. До Оросительной доехали — степи, тоска, никто встречать не пришел… Двадцатого июня приехали в Аскиз. И тут нас встретили хорошо, цветы таежные всем поднесли. Жарки и марьин корень, например, я впервые увидела. Оркестр, митинг был, Женя выступала от новоприбывших. Столовую нам предоставили, обед хороший. Самое главное — увидели, что и тут люди живут… На Ала-Тау приехали, поставили нас сначала ямы под фундамент рыть, а потом перевели на бетонные работы. Тяжело было очень, мозоли натерла, кровяные. Теперь огрубели руки, ничего…
Вечером новоселы разводят костер и поют песни, едва не до свету. Я сижу с ними, тоже гляжу на красное высокое пламя, слушаю. Не пою, потому что не умею. Утром не могу разлепить глаза, поднять голову: все тело сведено, ломит. Невозможно даже взять расческу: мозоли склеились, пальцы будто скованы судорогой. Встаю — и не расчесавшись, только покрыв голову платком, лезу в кузов со всеми. Значит, вот как вам приходилось тут на первых порах?.. Попробуй напиши, как болят кровяные мозоли, если у самой их никогда не было! Впрочем, были, но давно — заросли, и я забыла: в юности память забывчива, тело заплывчиво. Эти не забуду.
Ужинаем в котлопункте. Котлопункт — это не столовая и не ресторан, но тем не менее место, где кормят. На земляном полу — дощатые столы на козлах; повариха накладывает полуторалитровые миски доверху: здесь не оставляют. Компота берут по поллитровой банке, а то и по две на брата.
У окошечка очередь, шум, жара. Женя крикнула мне:
— Я на всех беру, занимай стол!
Рядом с раздачей сидели какие-то парни. Один из них — долговязый, в сапогах и серой рубахе без воротничка — спросил:
— Скажите, сколько времени?
— Без четверти пять.
— Что это — «без четверти»?.. Вы нам объясните, мы не понимаем по-городскому.
— Дядя Вася, не придирайся! — сказал другой.
«Дядя Вася»? Ему года двадцать четыре — доброе, хитрющее, светлое какое-то лицо.
— Без пятнадцати.
— Понятно. Спасибо, еле выпросил…
Когда мы ели, дядя Вася громко нес какую-то чушь, видно, чтобы привлечь мое внимание. У него получается забавно, невольно все смеются.
Поднялись уходить, он сказал мне:
— Вы бы вот к нам на пилораму зашли. Муха говорит: «Пилорама — сердце стройки». Изучать жизнь надо, товарищ корреспондент, а то напишете: комсомольцы, патриоты, покорять…