Поговорили. Он назвался лесником Труновым, тут неподалеку его пасека.
— Нам говорил старик, тут кержак живет?
— Не знаю, я один только тут живу.
— Может, он про вас и говорил? Ну да, три собаки… Медведя вы не убивали?..
— Я убил.
— Значит, вы и есть.
— Только я не кержак.
— Закурим тогда, если не кержак, — вступает в разговор мой провожатый, протягивая Трунову сигареты. Тот берет одну, закуривает. Однако же в гости к себе, посмотреть на убитого медведя, к великому моему сожалению, не приглашает. Мы трогаемся дальше.
— Кержаки — это староверы, — объясняет мне провожатый. — Они не пьют, не курят, не дают никому есть из своей посуды. Тут много деревень старообрядческих было: переселенцы с Керженца, оттого «кержаки». Мы мальчишками баловались: идет старовер с пасеки, ведро меду несет. Подкрадешься, своей кружкой черпанешь — он обернется, плюнет, ведро поставит и уйдет. Больше он ни мед этот есть не может, ни ведром пользоваться…
А я все вспоминаю Трунова: не очень-то он высокий, не очень сильный даже. Застиранная рубаха с расхристанным воротом, морщинистая шея, покрытая красным загаром. Лицо некрасивое, простоватое, глаза с прищуром, что называется, себе на уме…
Первый человек, убивший медведя, встретившийся мне на пути. Убивший медведя…
Смеркается, тропу еще видно, лошади прибавляют шаг: скоро должно быть жилье. Завтра и послезавтра мы будем ночевать в тайге, у костра, как мечталось. А сегодня в доме. Проводники мои оживились, шутят, спрашивают меня о чем-то, а я все вижу Трунова и медведя с растопыренными лапами, поднявшегося на дыбы…
Издали слышится тоненькое ржание, наши лошади отвечают. Поселок совсем близко.
— Есть в тайге такая птичка, — говорит мой провожатый, — похожа на скворца с длинным хвостом. Ее называют «асхан-кизи-ады-нинь» — «конь заблудившегося охотника». Она кричит точно как жеребенок, только более тоненько и нежно. Легенда такая: охотник заблудился в тайге, никак не мог прийти к тому месту, где шалаш и привязанная лошадь. Умер с голоду. А лошадь ржала, звала его, потом оторвалась, ходила по тайге, опять звала. Бог пожалел ее и обратил в птицу, она до сих пор летает, его ищет…
В сердце спускается что-то — старухи сказали бы: «Тихий ангел пролетел…» Светлая печаль — ты улыбаешься, а глаза грустят. Я очень люблю сумерки — прогал между днем и ночью, когда на тебя спускается умиротворение, тихий покой после дневной беготни. И тревога, сладкая тоска о том, что все равно всего не успеешь, все не напишешь, всего не увидишь. Не встретишь, наверное, того, кого надо, не встретишь…
Еду и молчу, смотрю на серое, послезакатное небо, вдыхаю предночной холодный запах воды и росы. Стволы остывают, потрескивают тихонько; екают селезенкой, торопятся лошади. Мне хорошо.
Я еще только начинаю, я полна надежд и чувства собственной безопасности и всесилия, я еще даже не знаю, что тайга — вот, вокруг меня: просто в Сибири так называют любой лес, независимо от того, насколько он густ и непролазен. Я еще побываю во всякой тайге, я еще только начинаю… Мне невдомек, что я, в общем, родилась в рубашке: через пять дней мы случайно выедем по Тёе к Бискамже, а там строится железная дорога Сталинск — Абакан. На будущие десять лет жизнь строителей-железнодорожников станет моим хлебом, горьким и сладким, моей любовью, моей заботой. Тут я буду учиться писать, постигать сложность человеческих характеров в конкретных сложных обстоятельствах, буду слушать, как говорят эти русские люди, собранные волей случая со всей России, как прекрасно они говорят. Ну а об этой моей первой командировке я так ничего и не напишу — первый удар по моей самонадеянности. Да и что можно написать? Без человека в деле, без мыслей о делах его — проза мертва.
II. ЛЮДИ НА ЗЕМЛЕ ЖИВУТ ОЧЕНЬ ДАВНО…
Позже, когда я попала в Самарканд, я все время думала об этом. В Угличе и в Ярославле, в Старом Братске возле темнобревных острожных башен, в одной из которых томился раскольник Аввакум, в Нижне-Илимске, возле бревенчатой часовни, где останавливался сосланный Радищев, — все время помнишь, как давно живут на земле люди, какое несчетное количество следов уже впечатано в ту крохотную пядку земли, где остался твой след. Но едва попадаешь в тайгу, начинает казаться, что уж здесь-то история пошла от тебя, что тут нога человека не ступала. Про теперешних строителей сибирских у нас принято говорить: «пионеры, покорители Сибири…»