Мы позвали их в столовую. Они были очень смущены и сказали, что петь не будут. В результате переговоров выяснилось, что они поют только тогда, когда в этом есть необходимость, а сейчас такой необходимости, разумеется, не было.
Тогда я спросил, на какую работу они рассчитывали, придя к нам, и что они сами могут предложить.
Они сказали, что хотели бы пойти к реке.
— Отлично, пошли к реке! — воскликнул я, глубоко заинтригованный этой беседой; остальным соискателям я сказал, что они свободны, и сад быстро опустел.
Спустившись к реке, я услышал какое-то очень странное пение и еще более странный аккомпанемент. Девушки пели фальцетом на тирольский манер! Потом они объяснили мне, что во время купания нельзя петь обычным голосом, так как плеск воды может заглушить песню. И поэтому они пели на тирольский манер.
А музыка? В реку с инструментом не пойдешь, потому что пода моментально испортит его. Поэтому они били руками по иоде, как в тамтам! Ладонью они создавали на поверхности воды нечто вроде «воздушной ямы», а потом быстро рассекали ее новым ударом, все время соблюдая четкий, хотя и очень с ложный, ритм. Изменяя глубину «воздушной ямы» под ладонью, они изменяли высоту звучания; таким образом у них получался не только ритм, но и мелодия, пленительная и очень своеобразная.
И вообще это была удивительная картина. Коричневая кожа юных красавиц сверкала на солнце алмазными брызгами, во все стороны летели пенистые каскады воды, и далеко-далеко разносились чистые девичьи голоса, звучавшие так, словно мы были не в Африке, а где-нибудь в Тироле.
Я потратил столько усилий на создание собственного оркестра, так как бывал здесь не раз и снял уже много фильмов об Африке. И всякий раз у меня возникали осложнения, когда в какой-нибудь деревне надо было найти статистов или музыкантов. Но как оказалось впоследствии, сюда музыкантов можно было не привозить, ибо каждый африканец из племени бабембе — прирожденный музыкант. С другой стороны, путешествуя с целым оркестром, мы поднимали престиж нашей экспедиции и независимо от отношения к нам местных жителей р любой момент могли приступить к съемкам.
Всю следующую неделю я занимался обучением своих новых помощников. Сначала я думал, что музыканты, которым в данный момент не нужно будет ни играть, ни петь, смогут держать осветительные лампы и выполнять другие подсобные работы. Но вскоре выяснилось, что мои музыканты приходят в полное замешательство, когда я предлагаю им играть больше одной роли за раз. И мне пришлось нанять еще с десяток носильщиков и осветителей.
Наконец наступило долгожданное утро, когда к нашему лагерю подъехал огромный грузовик и мы приступили к погрузке. Киноаппараты, магнитофоны, электрические батареи, генераторы, осветительные лампы, штативы, фотоаппараты, провиант, подарки и прочие предметы первой необходимости были уложены в большие деревянные ящики, а ящики погружены в кузов. На них со всеми удобствами расположились носильщики и оркестр, после чего мотор взревел и грузовик покатился по красновато-бурой дороге, бегущей меж зеленых холмов.
В кузове между тем царило безудержное веселье. Пассажиры пели на два, на три, на четыре и даже на пять голосов. В их пении было столько волшебной силы и огня, что я невольно начал подпевать им, и мне казалось, что даже двигатель под капотом грузовика рокочет в такт песне. Но на самом деле все было как раз наоборот: певцы меняли ритмический рисунок мелодии в зависимости от скорости движения и ритма работы двигателя. Когда машина рыча карабкалась вверх по склону холма, песня звучала сурово и напряженно, а когда перевал оставался позади и мы катились под гору, вдруг возникала совершенно новая мелодия, лихая и раздольная. Потом мы выехали на равнину, двигатель заработал ровно и легко, и так же легко полилась песня, но, когда на небе сверкало солнце, они пели в мажоре, а когда начинался дождь, они тут же меняли тональность и переходили на минор.
Напоенный великой мощью природы, несет свои мутные воды широкий и бурный поток. Его поверхность все еще вспенена тропическим ливнем, шум которого слабо доносится из-за далекой горной гряды. Озаренный солнцем, могучий, но добрый поток, словно гигантская змея, извивается, раздвигая джунгли.
Река, как и джунгли, — это могучая преграда для человека, но преграда добрая. Люди гребут, гребут изо всех сил вдоль самого берега, где поток теряет свою необузданную силу. Потом они резко меняют направление и гребут к противоположному берегу, а вода сносит их все ниже и ниже по течению. Наконец, добравшись до берега, они снова гребут, поднимаясь вверх вдоль его спасительной кромки.