Я сумрачно кивнул. Не стал уточнять, что ко мне тоже не прислушаются. Возвеличив Геракла, я одновременно почти лишил себя права голоса.
– Но когда будет гореть Олимп, – она сказала об этом как о том, что непременно случится, – они могут услышать. Если только это скажет кто-то, кто выше богов. К кому нам взывать, Владыка, когда будет рушиться все вокруг?
– Взывайте к Ананке.
– Она на небесах, вращает ось мира. Разве она снизойдет к нам, даже в такой момент, разве развернет свиток судьбы для нас?
Попытаюсь ее уговорить.
За плечами засмеялись, поерошили мне волосы.
«Не уговаривай. Снизойду. Только пусть не жалуются, если не поймут…».
–Ананка у каждого за плечами: нужно лишь прислушаться. Но из списка она оглашает не все.
– Это неважно. Толкование наверняка выпадет на мою долю – и я знаю, как истолковать, пусть даже она обронит только «радуйтесь!».
Она поднялась с удовлетворенным видом, поигрывая эгидой. Я глядел на нее задумчиво.
Она тоже смотрела на меня, словно ожидая каких-то слов. Затем заметила с неуловимой усмешкой:
– Боги, когда хотят превознести мой ум, обычно говорят, что непременно женились бы на мне, не дай я обет остаться девой.
– Упаси меня Эреб и Нюкта, – проворчал я. – Жениться на той, кто умнее меня…
На секунду мне показалось, что она все-таки смутилась: щеки полыхнули румянцем, и проступила улыбка на всегда строгом лице – настоящая, чуть озорная.
– Знаешь, дядя, – проговорила перед тем, как выйти, – пожалуй, такой хвалы мне не воздавали никогда.
Сказание 11. О теплой весне перед холодной осенью
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память – как колодец глубока.
Попробуй заглянуть – наверняка
Лицо – и то – неясно отразится.
В. Высоцкий
Память кричит. Не хочет покидать вены – течь божественным ихором в черную воду. Память всхлипывает, заглядывает в глаза серебром. Шепчет: давай не будем возвращаться туда? Пусть у твоей сказки будет хороший конец. Пусть она закончится улыбкой Афины, приятно ноющим после того боя плечом. Победой Геракла и Олимпийцев в бою с ужасными Гигантами.
А про Алкионея не надо. Пусть аэды споют что-нибудь невразумительное. Пусть сделают из твоей Погибели еще один подвиг для великого героя: жил-был Гигант, а Геракл его взвалил на плечо, дотащил до Беотии, а потом и прибил сгоряча – он, Геракл, еще и не такое проделывал, взять хоть поединок с Танатом…
Ой, – осекается память. Видно, вспомнила этот самый поединок. Ну ладно, давай не будем про Таната. Давай вообще ни о чем больше не будем. Давай просто посидим, посмотрим на черную воду, усеянную серебром тополиных листьев.А остатки того дня – скомкаем и выкинем в сторонку.
Искушение велико. До дурноты хочется отвернуться – и обманывать Мнемозину, чертить на песке памяти бездумные узоры и завитушки, в подробностях смаковать неважные, тусклые дни судейств, а может, встречи с женой, а может, пиры в подземном мире…
Отражение в озере хмурится. Шевелит губами – наверное, выговаривает памятное: «Бездарно дерешься».
И стилос воспоминаний начинает бежать по песку проворнее, вычерчивая неумолимое: голос Ананки, развороченный шатер великого героя, клятва Стиксом под лунным светом…
Я держу клятвы, слышишь – Память?
Она заговорила, когда до Тэнарского входа осталось совсем немного.
Я возвращался не как Владыка: позволил четверке прокатить меня под невидимостью среди пожухших полей, вдоль неприбранных лесов, ждущих руки Деметры. Вспомнилось: жене скоро наверх. Этот ее визит оказался каким-то мимолетным: она вела беседы с Хироном, рассказывала, как обживается среди богов Асклепий («Царь мой, представляешь, а у него дочка родилась!») Не тревожила, как полагается преданой жене. Спросила только: «У тебя дела? Да?» – и потом все больше молчала, только бросала ждущие взгляды, на которые я, выбирающий момент для удара по Гераклу, не отвечал.
Колесница Гелиоса казалась в небесах зачерствевшей, холодной лепешкой. Вот на землю упал луч, боязливо запрыгал по размытой дождями дороге, пошарил с надеждой: как для весны – еще не время? Пропал.