– Что же это?
– Надежда. Мудрость и пророчества бессильны нынче. Нам осталось надеяться.
Кивнул кому-то в озере, как старинному другу, и не оглядываясь побрел к мысу Тэнар
Так и не сказал: надеяться на что.
[1] Эрис – Месть
Сказание 14. О последних помехах и клятвах
Оба и в мать и в отца зародились бессмертные боги,
Только несходны во всём между собой близнецы…
А. Фет
– Кто она? Убери свой настой, мне он не нужен! Я не желаю успокаиваться, я хочу знать: кто она! Он завел другую? Почему ты все время молчишь?
– Молчат обычно, когда нечего говорить.
– А тебе нечего мне сказать? Ты чаровница, Геката! Так используй свои чары и назови мне ее имя! Кто она?!
– …или когда боятся произнести что-либо вслух.
– Ты что, болтала с этим детищем Тифона и Ехидны, что бродит в Среднем Мире – со Сфинксом? Мне не нужны загадки – мне нужен ответ: кто с ним?
– Ты не услышишь ответа, Персефона. Может быть, потому что задаешь неверный вопрос… я бы спросила: что с ним?
– Мне все равно, какой вопрос задавать! Мне все равно, что это или кто это – я…
– Ты? Что – ты? Минту ты превратила в травку – ты ведь понимаешь, что такое проходит не со всеми?
– Так это богиня? Клянусь, я найду способ… даже если она и бессмертна…
– Уймись. У него никого нет.
– Ты сказала не все. Или не то, о чем догадываешься. Трехтелая, посмотри мне в глаза: что с моим мужем?!
– Оставь, Персефона. У тебя соперник, с которым ничего не поделаешь. Жребий… нет, я все-таки промолчу.
– Потому что тебе нечего говорить?
–- По другой причине. Ты знаешь, что он теперь даже приказов не отдает? И не судит: смотрит, а души отправляются – кто куда, словно решение изречено. Иногда мне кажется: пожелай он, чтобы Стикс покатил воды вспять – и река не осмелится… А история с Ламией, когда она пришла подавать ему прошение? Правду говорят, что…
– Да. Он не смотрел. Не слушал. Сказал: «Мне известно». Кивнул. Никто не понял, откуда известно…
– Ламия только мне рассказала, что собирается родить. Наедине, и я могу поклясться, что никто не подслушивал. Или он может теперь слышать всё, что говорится в пределах мира…
Молчание. Двое молчат по одной причине. Не потому, что нечего сказать. По другой.
– А ты… пыталась разговаривать с… мужем?
– С кем? Геката, опомнись – это не мой муж! Это Тартар, принявший его облик! Пустоши Ахерона во плоти. Ты видела его глаза – это не мой муж!!
– А ты не спрашивала… ну, знаешь…
– Да, я спрашивала! Не смотри на меня, Геката. Я пошла к Танату Жестокосердному и спросила: что творится с моим мужем. Сказала, что рядом с этим… с этим… мне страшно.
– Что ответил Убийца?
– «Мне тоже». Что ты теперь скажешь, Геката?!
– Мне тоже, о, мне тоже…
Персефона перестала плакать. Заглядывать в глаза перестала немного раньше. В первый год все пыталась поймать взгляд – сперва с непониманием, потом с мольбой, потом с тоскливым отчаянием.
И целовала престарелого муженька, словно молодого любовника, к которому прониклась страстью только вчера.
Будто утонувшему пыталась вдохнуть жизнь в холодные губы.
Два или три раза я просыпался с мокрыми от ее слез щеками. Почему – Тартар знает, мне знать не нужно.
Вскоре после ее ухода сон я потерял. Лето было в разгаре, Гиганты на Флеграх не шевелились, а души валили к трону толпами – Арес развлекался то во Фракии, то опять же в Афинах. Спать расхотелось как-то сразу и основательно, и поначалу я принял это за обычную бессонницу, подумал еще – битва скоро…
К Гипносу явился через месяц, когда понял, что сна и не будет. Бог сна посмотрел с ужасом – в последнее время никак иначе не смотрел.
– Что прикажешь, Влады…
– Чашу, – я протянул руку.
И осушил маковый настой залпом. Подождал, сглатывая до противного приторный вкус – медом он его, что ли, разводит? Вернул чашу Гипносу.
Даже веки не потяжелели.
«Еще один шаг», – промурлыкала Ананка.
Это не удивило: мир не спит, значит, и мне не положено. Странным было то, что разбавило ужас на лице у Гипноса.