Власти изо всех сил пытались найти место для нового притока беженцев, но город уже был переполнен - по самым низким оценкам Фреймарка, население города должно было вырасти по меньшей мере втрое - и большинство из них были, по крайней мере, такими же недоедающими, замерзшими и промокшими, как его собственная семья. И вот он сидел здесь на корточках, сжигая сорванные ветки, молясь, чтобы кто-нибудь нашел для них крышу, гадая, откуда возьмется следующая порция топлива, в то время как Джеки кашляла позади него в объятиях своей матери, и он ничего - совсем ничего - не мог сделать.
Он поднял глаза, когда кто-то свалил рядом с ним еще одну скудную охапку веток.
- Городская полиция только что притащила платформу с поваленными деревьями, - сказал Эйликс Джексон, присаживаясь на корточки и кладя рядом с собой топор, который он спас из сарая сгоревшей фермы. Он выглядел по меньшей мере на десять лет старше своих пятнадцати. - Я был там с топором. - Он изобразил пародию на улыбку. - Дали мне первому за то, что помог срезать это. - Он пожал плечами. - Предполагается, что через полчаса или около того сюда отправится тачка с грузом.
- Хорошо, Эйликс. - Он протянул руку, сжал плечо мальчика. - Хорошо.
Он вложил все оставшееся в нем одобрение в эти три слова, и, видит Бог, Эйликс это заслужил. В тот ужасный день его родители и сестра вместе с Деннисом поехали в Бэббит. Фреймарки были всем, что у него осталось, и Льюис Фреймарк обнял его одной рукой и крепко прижал к себе, глаза его горели, когда он думал о Деннисе. Думал о его широких плечах, его вьющихся волосах, глазах его матери. О том, как его сын - его сын - всегда улыбался своей маме, шутил над своим младшим братом, своими сестрами. И Фреймарк еще больше гордился своим мальчиком, когда однажды дождливой осенней ночью он тихо остановился у закрытой двери спальни и услышал, как Деннис - Деннис, вечно улыбающийся, всегда оптимистичный - плачет от тихого отчаяния, когда он думал, что никто другой не может услышать.
Деннис, которого щенки забрали у него и у Дженис. Его смерть разорвала сердце его отца пополам и разбила вдребезги сердце его матери. Всего лишь еще одна смерть среди миллиардов, но единственная смерть, которая проникла прямо в них и вырвала их души. Так что да, Фреймарк понимал Эйликса. Понял его боль, силу, которая каким-то образом поддерживала его, и он обнял сына своих погибших друзей, сына, который нуждался в отце так, как никогда раньше, потому что он никогда больше не обнимет своего собственного.
И теперь они теряли Жаклин. Джеки, малышка, смеющаяся эльфийка, которая превратилась в призрака с серьезными глазами, когда мрачная реальность пробилась сквозь все щиты, которые ее родители - и Деннис - пытались воздвигнуть ради нее против этой реальности. Ради бога, ей было всего семь! Всего семь. Еще через три месяца ей исполнилось бы восемь, но у нее не было трех месяцев. Возможно, ни у кого не было столько времени, если правдой были слухи о биологическом оружии щенков, но для Джеки это не имело значения.
Он не был врачом, но ему и не нужно было им быть. Это была пневмония. Он мог слышать это во влажном кашле, затрудненном дыхании - чувствовать это в бешеной температуре, видеть это в ознобе. В том, как она просто... угасала дальше. И без лекарства, пытаясь достать которое, умер Деннис, а в Авроре его просто не было, они ничего не могли с этим поделать. Ничего, кроме того, что они держали ее в тепле, насколько могли, пытались каким-то образом ввести в нее жидкость... и обнимали ее. Обнимали ее. Чтобы быть рядом с ней, когда этот последний, драгоценный уголек, мерцая, навсегда уйдет во тьму. Умудриться как-нибудь улыбнуться ей, когда она проснется и позовет "мамочку" или, что самое душераздирающее из всего, "папу". Сказать ей, что все будет в порядке, и уговорить ее отдохнуть, разрываясь между ужасом, что она может ускользнуть, так и не проснувшись снова... и молиться о том, чтобы она это сделала, потому что отец, который любил ее больше самой жизни, знал, что это был единственный покой, который она когда-либо обретет снова.
И он ничего - ровным счетом ничего - не мог сделать ни для нее, ни для Стиви, ни для Камилы, ни для Франчески. Не в конце концов. Он был их отцом. Это была его работа - спасти их, и он не мог этого сделать, и умереть самому было бы легко по сравнению с этим.