Валера, прислонившись к стене, наблюдал за всем этим пиршеством жизни. Ему было и приятно, и неудобно, и как-то пронзительно грустно.
— А вы, дяденька, за кем пришли? За Машенькой Орловой? Она вон там… — показывали ребята на одиноко играющую около бассейна жгуче-черную девочку.
— Нет, у меня мальчик, — неожиданно ответил Валера.
— Вы за кем? — спросила молодая воспитательница.
— Да я так… Скажите, вы всех детей берете? Места у вас есть в садике?
— Через производство хлопочите. — Женщина нахмурилась. — Не хватает мест. А что делать. Не успеют приехать — и сразу рожать. Как будто нет у них других развлечений.
— Разве плохо?
— Вот я родила — и теперь из-за него здесь работаю. А до того в яслях. А я ведь химик по специальности.
— А я — плавильщик. Возьмете к себе? — Валера улыбнулся. — Поваром? — И зашагал прочь.
Он вошел в общежитие. Вахтерша с вязаньем молча подала ему телеграмму. На раскладушке под висящими в раздевалке бушлатами лежал Кабан с перевязанной рукой.
— Ты чего здесь?
— А тебе-то че? — лениво ответил Кабан. — Отдыхаю.
— Не мог поосторожней у печи? Из-за тебя чуть…
— Знаем, как ты права качал. Совесть плавильного отделения! Ха! Шестерка!
Валера опустил голову, сжал кулаки. Потом вскрыл телеграмму, удивился: «Ждем тридцатого день рождения». И подпись: «Кирилл Сергеевич».
— От кого это тебе, Иванов? Чей день рождения? — Тетя Маша всезнающе смотрела из-за очков.
— А какая разница, — пожал плечами Иванов и радостно добавил: — Еду, теть Маш!
— Куда ж етто?
— К своим, теть Маш, к своим!.. Знаешь что, Кабан? — Валера ласково наклонился к приятелю. — Я кто угодно, только не шестерка! Понял?
Валера стоял около горбольницы. В пушистой шубке вышла Нина, сестра из кабинета флюорографии. Валера шагнул навстречу.
— Простите? — Нина не узнала его.
— Приглашаю прокатиться на материк, — срывающимся голосом выговорил Валера.
— А, это вы… Шутник.
— Так как, поехали?
— Прям вот так? Прям сейчас? — смеется Нина.
— Почему сейчас? Можно перекусить на дорожку…
«Я могилку милой искал», — пел в ресторане полный человек неопределенного возраста по имени Жора. В бабочке, в грязноватом ресторанном смокинге. Пел за столиком Валеры и Нины, где веселье было в разгаре — сидели какие-то явно случайные, внезапно возникшие ресторанные приятели, присел даже метрдотель. А Валере сейчас было нужно, чтобы рядом с ним были люди, люди, люди…
Пел Жора превосходно, и все в ресторане забыли о несоответствии высокого серебряного голоса и грузной расплывчатой фигуры. Летучее напряжение счастья шло от этого свободного голоса. Валера даже прикрыл глаза.
Официанты и поварихи сгрудились в боковом переходе, и метрдотель смахивал слезу.
«Долго я могилку искал…»
— Знаешь стихи: «Вот дом, который построил Джек»? — тихо спросил Валера, наклонившись к Нине.
— Блейк в переводе Маршака. «А это синица, которая…» И еще про кошку. Наизусть не знаю…
— Жаль! Хорошие стихи. Душевные. Я к ним привязался.
— А ты вообще привязчивый, — улыбнулась Нина. — Я заметила.
— Нет, просто живешь-живешь, как по. течению, а потом вдруг подумаешь: а что ты такое? Помог ты кому-нибудь? Осчастливил? Да просто — не ради же одних денег мы на работу идем… Спим. Едим… Детей рожаем. Какая-то основа всего этого должна быть?
— Должна, — все еще продолжая улыбаться, кивнула Нина.
— Прогресс, скажешь?
— Нет, не скажу.
— И я не скажу. Мне подай человека…
— Так ты меня решил осчастливить? — осторожно спросила Нина.
Валера глянул на нее, как будто впервые увидел.
— И тебя, конечно, — уверенно, как само собой разумеющееся, согласился он. — И не только тебя! Я вот тут плюхнулся… Хотел, как всем лучше. А оказывается, так, чтобы всем лучше, — так не бывает…
— А ты не всех… Ты хоть одного… — тихо сказала Нина.
Валера придвинулся и взял ее за руку:
— Нет, мне одного мало! Я в таком месте вырос, где для одного…
— Где «один за всех и все за одного»?
— А ты откуда знаешь? — выпялил глаза Валера. — Нет, ты все-таки молодец! Ты все-таки человек! Хочешь, поедем туда?
— Хочу. Возьмешь?
— Решено! И чур, не отказываться потом!
Грянул оркестр, и Нина неожиданно наклонилась и поцеловала его, бережно, как маленького: «Ох, ты горе мое… Мало ему одного… Горюшко…»
А он буквально расцвел от счастья.