— Он становился все холоднее, все резче. Может быть, все-таки в его поведении была доля безумия не знаю. Однажды он отдал приказ начать лов, а все старые матросы утверждали, что в этих широтах никогда не видели рыбы. Он не допускал возражений. Боялся меня. Может быть, знал, что я вооружен? У него тоже было оружие. Когда мы встречались, он подносил руку к карману. Я сотню раз пробовал снова увидеть Адель. Но он всегда был в каюте. Глаза у него провалились, лицо осунулось. И этот запах трески… Люди, солившие в трюме, неприятности — одна за другой. Главный механик тоже держался начеку. Словом, никто не говорил естественно, свободно. Все мы трое походили на помешанных. Бывали ночи, когда я согласился бы убить человека, лишь бы добраться до нее. Понимаете? Ночи, когда я грыз зубами платок и повторял, подделываясь под ее голос: «Мой большой мальчишка! Дурачок!» И все это тянулось без конца. Дни сменяли ночи, наставали новые. А вокруг только серая вода, холодный туман, чешуя и потроха трески. Отвратительный вкус рассола в горле. Я думаю, если бы я мог побыть с ней еще один раз, я выздоровел бы. Но это было невозможно. Фаллю всегда был там, и глаза его все больше проваливались. И эта беспрерывная качка, жизнь без горизонта. Потом мы увидели скалы. Можете вы себе представить, что это продолжалось три месяца? Ну так вот, вместо того чтобы вылечиться, я заболел еще больше. Только теперь я отдаю себе отчет в том, что это была болезнь. Я ненавидел капитана, меня ужасал этот уже старый человек, который держал взаперти Адель. Я боялся вернуться в порт, боялся потерять ее навсегда. В конце концов он стал казаться мне каким-то демоном, злым духом, который один наслаждается этой женщиной. Когда мы подходили к порту, корабль маневрировал неудачно. Матросы с облегчением спрыгнули на землю, бросились в кабаки. Я хорошо знал, что капитан ждет ночного безлюдья, чтобы вывести Адель. Я пошел в свою комнату к Леону. Там у меня были старые письма, фотографии моей невесты, и я сжег их. Я вышел. Я вожделел Адели. Повторяю: вожделел. Разве она не говорила, что по возвращении Фаллю женится на ней? По дороге на судно я столкнулся с одним человеком… — Ле Кленш тяжело упал на подушку, лицо его сморщилось, словно от невыносимой боли, и он прохрипел: — Да ведь вы теперь сами знаете.
— Да, с отцом Жана Мари. Траулер был у пирса. На борту оставались только капитан и Адель. Он должен был вывести ее. Тогда…
— Замолчите!
— Тогда вы сказали человеку, который пришел посмотреть на корабль, где погиб его сын, что мальчишка убит. Верно? И пошли вслед за ним. Вы спрятались за вагон, когда он подошел к капитану…
— Замолчите!
— Преступление совершилось у вас на глазах.
— Умоляю вас!
— Вы присутствовали при этом. Поднялись на борт. Выпустили женщину…
— Я уже перестал желать ее.
Снаружи раздался громкий рев сирены. Дрожащими губами Ле Кленш произнес:
— «Океан».
— Да. Отходит во время прилива.
Они замолчали. До них доносились все звуки, раздававшиеся в больнице. Слышно было, как осторожно толкают каталки к операционной.
— Я уже перестал желать ее! — отрывисто повторил радист.
— Слишком поздно.
Снова молчание. Потом раздался голос Ле Кленша:
— И все-таки теперь я так хотел бы… — Он не смел произнести слово, которое вертелось у него на языке.
— Жить?
И Ле Кленш заговорил:
— Выходит, не понимаете? Я сам не понимаю. Все это происходило не здесь, а где-то в другом мире. Когда я вернулся сюда, я все понял. Послушайте. Там была эта черная каюта. Мы бродили вокруг нее. И ничего другого не существовало. Я хотел слышать, как она повторит еще раз «мой большой мальчишка». Не могу даже рассказать, как все произошло. Я открыл дверь. Она ушла. Там на набережной был человек в желтых ботинках, который ждал ее, и они бросились друг другу в объятия. Я проснулся — это самое подходящее слово. И с этих пор не хотел умереть. Но вот пришла Мари Леоннек вместе с вами. И Адель с этим мужчиной… Но что вы хотите от меня услышать? Уже слишком поздно, не так ли? Меня отпустили. Я пошел на траулер, взял револьвер. Мари ждала меня на набережной… Она не знала. Кто способен понять все это? Я выстрелил. Мне понадобилось немало минут, чтобы решиться. Из-за Мари Леоннек, которая была здесь.
Он зарыдал. И закричал во весь голос:
— Теперь мне все равно придется умереть. А я не хочу умирать. Боюсь умирать…
Тело его билось в судорогах. Мегрэ позвал сестру, и она усмирила его жестами, точными от долгой профессиональной привычки.
Траулер вторично издал свой душераздирающий рев, и женщины, провожавшие его, столпились на молу.