— И двор у меня весь заглох, зарос от самой дороги до виноградника ежевикой. Знаешь ведь, что это за напасть — ежевика: куда голову просунет, там и корни пустит. С каждым годом все поджимает несчастный мой огород — скоро, проклятая, прямо в дверь влезет со своими колючками. Давеча ищейка охотника Како зайца в этих зарослях подняла, подумай только!
Иа посмотрел во двор, в темноту, с минуту сверлил ее взглядом, а потом повернулся к Миха и тряхнул его за плечо:
— Ну-ка, осуши свой стакан и наполни снова, выпьем за этот вдовий двор. А ты, кума, крепись и не отчаивайся. Долго ты терпела, так уже подержись еще немного, а там, может, и Солико вернется. Письма получаешь?
— Вот уж четвертый год, как о нем ничего не слышно. — Горестно покачав головой, женщина тяжко вздохнула и кончиком черного головного платка вытерла слезы на глазах.
Миха поднял голову, с трудом разлепил отяжелевшие веки и забормотал слова утешения:
— Не теряй надежды, невестушка. Своей судьбы никто не минует. Что у человека на роду написано, то с ним и будет. Видно, бедняге Солико так уж было назначено — затеряться где-то в дальних краях. Если он еще жив — дай ему бог долгих дней и счастливого возвращения. А если умер — пусть ему простятся все грехи и царство ему небесное, И пусть душа его взглянет с благоволением на нас и на свой очаг.
Иа двумя взмахами челюсти расправился с огромным куском, шевельнул коротким подбородком и насмешливо прищурился.
— Ты все никак от бога не отвяжешься, божий ты простофиля? Что ты к нему пристал? Было бы у него человеческое сердце, не дал бы упечь бедного парня в тюрьму!
— На все божья воля, без его соизволения и соломинка не переломится. Все нынче переменилось, люди теперь в бога не верят, велений его не слушают. Оттого он и отвернулся от нас, хвала ему и слава!
Иа рассердился, стукнул кулаком по столу.
— Не по божьей воле все вышло, а по воле Нико. Помнишь, сын Георгия Баламцарашвили сшиб машиной осетинку из Пичховани? Небось тогда он своему родичу порадел, избавил его от тюрьмы! А этого несчастного парня сначала в воры произвел, а потом загнал туда, откуда не возвращаются!
— Эх, невестушка, это все потому так вышло, что ты в последнее время забыла и бога, и наши святыни. Надо бы тебе отправиться в Бочорму на богомолье и какую-нибудь животину там заколоть.
Женщина сбросила вспрыгнувшую к ней на колени кошку и поправила платок на голове.
— Была я на богомолье, Миха, как же, была… И Фефена-гадалка мне то же самое посоветовала, вот я и сходила… И в Алаверди побывала, и Белому Георгию помолилась. Но, видно, богу не до меня, недосуг ему мои молитвы слушать…
— Бог тут ни при чем, кума. Ты в Москву бумагу пошли — оттуда ответ получишь. — Иа снова отставил выскобленную досуха миску.
— Ты так дерзко о боге не поминай, парень!
— Я в этого твоего бога не верю и не поверю, сколько ни вдалбливай.
— Куда уж тебе поверить, известно — упрешься как осел…
Иа еще раз придвинул к себе наполненную хозяйкой миску, потянулся за кувшинчиком и сказал, сдвинув брови:
— Ну, ну, ты смотри, осла худым словом не поминай, а то, ведь знаешь, обижусь. Такого осла, как мой Кудварда, даже в Кизики не сыщешь. Я ему скорее поверю, чем этому богу, что вечно у тебя на языке.
— Дух святой, прости и помилуй тебя. Аминь.
Иа поставил перед ним полный стакан:
— Пей и не порть мне аппетит своими божественными разговорами. Хорошо у тебя хлеб уродился, кума. С полудня вдвоем возимся — еле успели сжать и увязать снопы… Как улучу свободную минуту, зайду еще раз, сложу скирду. — И он ласково погладил граненый бок своего стакана.
— Спасибо, кум, спасибо! Бог заплатит тебе за все, что ты для меня делаешь.
Со двора послышался мужской голос:
— Тетушка Сабеда, Иа у вас?
— Кто там? Чего вам надо?
— Это я, Сико. Пошли-ка сюда Иу, тетушка Сабеда.
— Заходи, сынок, не так уж я стала убога, чтобы нельзя у меня хлеба-соли отведать.
— Спасибо, тетушка Сабеда. Скажи Ие, чтобы он вышел ко мне на минуту.
— Ну-ка, выгляни, кум, зачем-то ты вашему бригадиру понадобился.
Иа насилу поднялся с места и потащился на улицу. Вскоре он вернулся и, щуря свои и без того слипающиеся от хмеля щелки-глаза, потрепал седую щетину на голове у Миха:
— Говорил я тебе — не поминай моего осла худым словом… Это Сико за мной приходил. Завтра велят воду к большому дубу возить. Один трудодень, говорит, тебе. И еще один — твоему ослу. И-ик! — со смаком икнул Иа, налил себе вина, выпил и принялся уписывать оставшееся в миске лобио. — Нет, половину, говорит, ослу, а половину — за тележку. Завтра же потребую у бухгалтера отдельные книжки. И тебе, кума, возьму книжку, завтра же принесу. Ух какое вино, спасибо тому — и-ик! — кто его сделал. А ты мне про осла худые слова…