Дыхание участилось, стало поверхностным.
Брюшной пресс уже не принимал участия в дыхании — лишь в горле еще билась жизнь.
Поспешно явился врач, пощупал пульс.
— Сто тридцать. Теперь все зависит от самого организма.
У больного был уже потусторонний вид. Губы пересохли и потрескались. Дыхание стало едва заметным. Он ловил воздух, широко раскрыв рот. Обмякший, покрытый белым налетом язык беспомощно подрагивал в пересохшем рту. Безнадежным взглядом смотрели на белый потолок больничной палаты запавшие, обведенные черными кругами глаза. Слабый голос вырывался из едва шевелящихся губ — больной непрерывно просил пить.
— Не надо влажной тряпки, дайте ему ложку, мокрую ложку. — Врач подсовывал под одеяло резиновую трубку.
Кето, измученная, с распухшими от бессонных ночей веками, стояла около постели и смотрела, как больной с удовольствием сосет холодный металл.
Без малого три дня продолжалась схватка со смертью — и снова Закро оказался победителем. На четвертый день боли утихли, губы слабо порозовели, лицо заметно переменилось и самочувствие стало гораздо лучше.
А когда на седьмой день больному дали первую чашку бульона и он, выпив его, с сожалением посмотрел выкаченными, голодными глазами на дно опустошенной посудины, Кето упала на колени у изголовья постели и попросила у него прощения.
5
Шавлего отдал ребенку коробку с шоколадом и игрушечную железную дорогу.
— А где остальные?
— В саду, с матерью, — Теймураз подвинул гостю стул. — Как ты разыскал мою берлогу?
— А что, здесь, по-твоему, можно заблудиться?
— Ну, в этот тупик ко мне редко ходят. Ленятся искать.
— Только одна комната?
— Есть еще кухня. Без гостей обедаем там.
— А еще называешься секретарем райкома!
— Что делать… Вот дети подрастут — устроятся получше.
— А жена не бунтует?
— Представь себе, нет. Как-то получилось, что мы с женой понимаем друг друга.
— Счастливый человек! Детей у вас по-прежнему четверо?
— Вот тут жена меня прижала к стенке. Говорит, пока не будем иметь две комнаты — хоть через обмен, — больше ни одного не рожу.
— Что ж, почти правильно. Ребята твои тоже тушины?
— Стопроцентные! Ни капельки хевсурской крови.
— Уже и тушин над хевсурами смеется! Разве не вы сами твердите: «Хоть и тушин я, но хорош»?
— Что в этом плохого?
— Ничего, кроме «хоть» и «но».
— Что ты сегодня так яростно на тушин ополчаешься?
— Рассержен на них.
— Чем тебе не угодили?
Шавлего сел на стул и подался вперед.
— Слушай, как же вы оплошали, что три тушина не могли разобраться в деле одного кахетинца!
— Что за дело, какой кахетинец? О ком ты говоришь?
— Разве не ты командировал в Чалиспири Бекураидзе и еще одного инструктора по делу Реваза Енукашвили.
— Ах, Енукашвили! Знаю. Это насчет самогона, да?
— Вот именно. Чем он вам не пришелся, этот человек, — никого похуже не встречали или ничего о нем не слыхали? Нашли частного собственника, нашли вора и врага колхозного строя! Что вы к нему прицепились?
— А ты все по-прежнему за него заступаешься? Один раз я его вызволил из неприятностей, но больше мне уже совесть не позволяет. Да и тогда, если бы не уважение к тебе… Впрочем, я и теперь усомнился в его виновности — всёгда знал его за дельного работника и хорошего парня. Но помочь ему ничем уже не мог. Два раза ездили в Чалиспири из райкома и собрали доказательства. После первого расследования, по правде сказать, я попытался замять дело, и мои тушины высказались в том же смысле. Но явился сам дядя Нико, потребовал вторичного расследования — и все подтвердилось.
— Что подтвердилось?
— Что он гнал водку частным образом. Завел винокурню.
— А ты знаешь, кому он эту услугу оказал?
— Все равно кому — важен факт.
— Мне он водку гнал.
— Вот ты сам и признаешь.
— Нищей, заброшенной, почти бездомной старухе.
— Но ведь гнал?
— И еще одному забытому богом и людьми, одинокому, не очень-то крепкому умом бедному человеку.
— И вот именно у этого бедного, одинокого человека он берет в уплату хеладу водки — и не стыдится смотреть после этого в лицо людям.
— Кто взял плату, дружок, — Реваз?
— Да, Реваз.
— Реваз взял у Бегуры кувшин водки?
— Чему ты удивляешься? Да, у Бегуры.
— Кто, Реваз? Нет, право, этот человек сведет меня сума! — Шавлего встал и заходил по комнате. — Чтобы Реваз позарился на чужое? Да я скорее поверю, что робот родил ребенка.