Председатель нажал на кнопку звонка, в дверь заглянула девушка-счетовод.
— Бухгалтер здесь?
— Здесь. Позвать его?
— Позови.
Девушка вышла.
— Видал? — спросил Нцко бухгалтера, как только тот вошел.
— Видал.
— Как понравилось тебе объяснение первых двух слов их «Словаря»?
— А что тут такого? Бухгалтер и председатель всюду — две главные фигуры. Одна без другой немыслима. Это они правильно подметили.
Нико прищурился.
Невозмутимое, равнодушное лицо бухгалтера не выражало ничего.
Председатель не продолжал разговора на эту тему. Он спрятал очки в карман и перегнулся через стол, покрытый стеклом.
— Сейчас всюду идут отчетно-перевыборные собрания. Только в Пшавели и в Ходашени оставили старое руководство. В Кисис-хеви, в Ванта и в Кондоли выбрали новых начальников. В Цинандали колхоз вообще упразднили и образовали совхоз, — значит, директор пришел туда по назначению. И в остальных селениях вскоре приступят к этой приятной процедуре… Надо и у нас, в Чалиспири, поторопиться, ускорить…
— Ускорить? Зачем? И так все будет очень скоро. Общее собрание назначено на девятнадцатое… Баланс, правда, у меня уже готов, но избыточные продукты… кажется, еще полностью не реализованы.
— Раз я говорю, значит, так нужно. Все надо ускорить. И реализацию, и прочее. Ты внимательно читал?
— Что?
— Газету. Там и тебя с Георгием не забыли… И об усушке в зерносушилке что-то сказано…
— Все давно уже в порядке. Остатков у нас никаких… Вот только еще…
— Никаких «еще»! Все должно быть спешно подчищено и приведено в ажур.
— Все и так чисто. Осталась только молодежная бригада. Эти еще не забрали свою прошлогоднюю долю продуктов.
— До сих пор? Чего они ждут?
— Не знаю — сами не требовали, а мы… Вахтанг сказал: «Так лучше».
— Теперь со всем этим уже покончено, Вахтангу там больше нечего делать. Сегодня же скажи Бочоночку: пусть или сразу выдает все, что там есть, или переместит на склад. Зерносушилка должна быть пустой… А все же почему они не забрали того, что им полагается, хотел бы я знать. Кому они свое добро оставляют, — как будто бы не таковские, чтобы дарить?..
Бухгалтер пожал плечами.
— Наверно, нам глаза колют: вот, дескать, какие мы — не ради выгоды убиваемся на работе, а потому, что интересы села близко к сердцу принимаем.
— Как знать, может, ты и прав… Тем более надо поскорее все выдать. Немедленно. Нельзя давать повод для разговоров. Видишь, как они… Неплохо задумано… И авансом ничего не брали?
— Нет.
— Что за притча, черт побери!.. Сегодня же начните раздачу, и чтобы к завтрашнему вечеру все было кончено. Кто знает, как они еще могут все обернуть.
— А что в районе скажут по поводу такой спешки?
— Ничего не скажут — разве что обрадуются. Во всяком случае, я за все отвечаю.
— Ну, я пойду.
— Ступай.
4
Шавлего еще раз пробежал глазами письмо.
Профессор Апакидзе писал ему: «Весной мы возобновляем раскопки на мысе Пицунда. Ваше участие в них обрадовало бы нас всех». Апакидзе похвалялся прошлогрдней находкой — монетами, чеканенными в городе Трапезунде, и уверял, что в нынешнем году ожидается еще больший «урожай».
Приманка была, что и говорить, соблазнительная.
Шавлего вспомнил с улыбкой, как степенный старик профессор исполнял некое подобие языческой пляски вокруг обычного глиняного горшка с отбитым краем. В горшке было сорок девять медных монет. Они являлись неопровержимым доказательством того, что Трапезунд осуществлял независимую торгово-экономическую политику.
И разве не беспрецедентной была эта находка — клад, обнаруженный так далеко от исходного пункта, Трапезунда, на мысе Пицунда? На множество невыясненных вопросов проливал свет изображенный на монете бог солнца и света, Митра, восседающий на коне. А если удастся обнаружить еще хоть десяток-другой таких монет, то будет убедительно доказано, что Митра — главное божество Трапезунда. И уже никто не станет изумляться, что в этом эллинистическом городе представитель древнегрузинского языческого Пантеона оказался выдвинутым на первый план.
Еще Ксенофонт называл Трапезунд многолюдным городом в стране колхов. И хотя он считает Синоп греческой колонией, есть основание предполагать, что коренное население этого города было местного происхождения. Разве не говорит Ариан, описывая Трапезунд, что греческие надписи на шероховатых камнях воздвигнутых там жертвенников содержат ошибки? Какие у нас основания сомневаться в словах этого римского чиновника, исполнявшего поручение своего императора? Он недвусмысленно утверждает, что надписи составлены варварами. А под «варварами» он, несомненно, подразумевает колхов. Ему не нравятся статуи Гермеса и императора Адриана; Ариан считает их изваянными неумело, безвкусно, попросту никуда не годными. Если правящие круги города не были в своем большинстве выходцами из «варварских» племен, разве они позволили бы украсить свои владения «безвкусными» скульптурами?