И широкая его спина скрылась за дверью на балконе.
Кровь бросилась Шавлего в голову, в глазах у него потемнело. В мыслях смутно мелькнуло — кинуться наверх, вдогонку…
Но он сразу пришел в себя. В бессильной ярости схватился за поручень и рванул его изо всех сил.
Поручень сорвался с гвоздя, выгнулся и переломился.
6
Шавлего окинул взглядом книжную полку — не забыл ли чего-нибудь? — закрыл чемодан и сел на него. Все уже было готово к отъезду. Поезд уходил в половине первого ночи. В одиннадцать должен был заехать Купрача. Через полчаса они будут на станции. Здесь ничего не оставалось. Да и не из-за чего было особенно огорчаться. Поскорее убраться из этих мест, тогда, может быть, душа его успокоится. Со временем…
В саду косо пролегли фиолетовые тени. Их очертания становились все более смутными и постепенно совсем исчезли, растворились в сгустившейся полутьме. Комнату тоже понемногу заливали сумерки, и, пока не стало совсем темно, Шавлего даже не пошевелился, не поднялся с чемодана.
Когда же стемнело, он вышел на балкон и зажег там свет.
Он нашел мать в комнате невестки. Она пряла шерсть на носки свекру и внуку. Веретено быстро кружилось в умелых пальцах.
Мать была огорчена. Сперва она никак не могла примириться с поспешным отъездом сына. Разлилась слезами, отвела душу. Потом поняла, что не сможет его удержать, и попыталась помочь ему укладывать чемоданы. Но сын почему-то не хотел, чтобы мать ему помогала… Она все же не уходила, слонялась поблизости. Ей хотелось, чтобы на каждой книге, которую возьмет в руки любимый сын, оставался след и ее руки. Каждую рубашку и пару носков, каждую вещь она аккуратно заворачивала в газету, поглаживала, нежно ласкала. А порой и хлопотала так просто, без цели, цепляясь длинным платьем за стулья, кровать, стол. Наконец, обидевшись на резкое замечание сына, ушла…
Шавлего сел рядом, обнял ее за плечи; на лице у него была виноватая улыбка.
Мать приняла его молчаливое извинение за должное. Молча, с обиженным видом продолжала она крутить веретено.
— Мамочка, моя хорошая мамочка, ты должна иногда прощать своему непутевому сыну его глупости и причуды. Тебе совсем не идет сердиться, ей-богу! Хочешь, принесу зеркало? Через час-другой я уеду — и не хочу, чтобы у тебя осталась обида… Знаешь, мама… Бывают минуты, когда не хочется, чтобы рядом был даже самый близкий человек. В такие минуты:.. Ну, как тебе объяснить?.. Тут почему-то испытываешь невероятную потребность в одиночестве. Так что ты не обижайся на меня. Когда люди друг друга любят и уважают, обидам нет места.
Мать удивленно посмотрела на сына, часто заморгала и… разумеется, ничего не поняла.
Шавлего улыбнулся, взял увядшие щеки матери в свои ладони и поцеловал ее в один глаз, потом в другой.
— Где дедушка, мама?
— Ушел на собрание. Сказал, что успеет вернуться до твоего отъезда. Если, говорит, до тех пор не кончится, уйду, и все.
Тут только Шавлего вспомнил, что на этот вечер было назначено отчетно-перевыборное собрание.
Он подошел к племяннику, сидевшему за столом и углубленному в чтение, заглянул через его плечо в книжку.
— Что ты читаешь?
— «Робинзона Крузо». Вот это книга! Представляешь — в одиночку отбился от целой толпы дикарей, обратил их в бегство, а одного взял потом в плен, Пятницей его назвал…
— Твоя мать тоже на собрании?
— Да. Тетя Нуца за нею зашла, сказала, что будет интересно.
Шавлего вышел из дома и долго слонялся по залитому лунным светом двору.
Купрача должен был заехать еще не скоро. И Шавлего не знал, как убить оставшееся время.
Вдруг он решился и взбежал на балкон.
— Мама, все мои вещи уложены и лежат в одном месте. Скажи Купраче… Да, кстати, а где собрание?
— Говорили, в зерносушилке.
— Так вот, скажи Купраче: пусть уложит вещи в машину и заедет туда. Я буду на собрании.
Он спустился по лестнице и еще раз вернулся:
— Нет, пусть лучше без вещей за мной приедет. Я все равно заеду сюда, чтобы проститься. Без меня вы не сумеете разместить вещи как надо.
Старая зерносушилка, устроенная на крыше хлева, была полна народу. С давних пор установилось обыкновение — общие собрания устраивать только в самом конце года, если, конечно, не было каких-либо чрезвычайных обстоятельств. Почти все Чалиспири собралось сегодня здесь. Все вокруг было ярко освещено электричеством. В одном конце сушилки было устроено возвышение — наподобие просторной эстрады. Там стоял длинный стол. За столом и на стульях, размещенных рядами позади него, сидело множество людей.