«Кое в чем доктор прав», — заключил про себя Шавлего, встал и направился к берегу реки.
Тополя были срублены чьей-то безжалостной рукой. Старая груша стояла полузасохшая, с огромным дуплом в стволе. Гранатовое деревце с полуобнаженными корнями свешивалось над обрывистым берегом Берхевы, словно собираясь броситься в реку. И лишь одна акация уцелела, поднялась, разрослась и раскинула длинные ветви во все стороны.
Шавлего провел ладонью по стволу дерева и горько усмехнулся: какой-то болван отщепил от него изрядный кусок топором. Но дерево не погибло, рана затянулась, зажила.
Шавлего обхватил ствол руками, с силой потряс его и подумал:
«Уж не сам ли я его и сажал»?
У края двора, там, где река образовала крутое колено, поток отхватил и унес с собой немалый кусок земли.
«Зачем в этом дворе строят новое здание для клуба? А сад и двор их вовсе не заботят? Клуб ведь не только закрытое помещение! Ну а если уж начали строить — неужели за три года не могли поднять стены выше фундамента? А может, вовсе и не клуб здесь строится? Но тогда где же будет клуб? Какое для него выбрали место? И если уже выбрали, то чего дожидаются? Неужели в Чалиспири нет больше молодежи? Где молодые? Что-то я никого не приметил. Ну, это я, наверно, сам виноват. Захотел бы — так увидел. А о чем думает колхозное руководство? Сельсовет? Ух, много я сегодня выпил… Лучше бы мне не встречать этих парней. Этот Закро — ну и детина! А уж пить горазд! Впрочем, и другие от него не отстают. Вот она, молодежь! Есть молодежь в Чалиспири, как же, есть! Мама, наверно, уже извелась, сидит сейчас на балконе и дожидается меня, глаз с дороги не сводит. Опять я целый день домой не заглядывал!»
Шавлего пересек клубный двор, спустился по деревенской дороге и вышел на шоссе.
Проходя мимо сельсовета, он услышал во дворе голоса и раскатистый, громкий смех. Он остановился, стал вглядываться.
«А вот и еще молодежь!»
Некоторое время он прислушивался к разговорам и хохоту, доносившимся из-под грушевого дерева.
Потом зашагал к дому, улыбаясь и напевая:
4
— Что это ты уткнулся носом в свою тетрадку, словно поп Ванка в псалтырь? Больше никто не придет — сам видишь. Если собираешься начинать — давай начнем. Что ты заставляешь усталых людей зря сидеть, невесть чего дожидаться?
Эрмана отодвинул тетрадь и провел рукой по курчавым волосам.
— Разве вы устава не знаете? Как я могу начинать собрание при восьми присутствующих, когда в списке двадцать девять комсомольцев? Вот ты, Шота, обещал привести Тонике. Где же он?
— Ну, этого и его родная мать не знала. Как же я мог его найти?
— А ты, Дата, обещал, что зайдешь по пути за Отаром?
— Отар, как волк, вечно по лесам рыщет. Попробуй-ка его разыскать!
— Зачем его разыскивать — только что он валялся под дикой грушей перед сельсоветом.
— Что ж ты его с собой не прихватил?
— Да как-то не пришло в голову, что он комсомолец. Всех не запомнишь!
Эрмана рассердился не на шутку.
— Вот что, братцы, мне все это надоело, и больше я терпеть не намерен. Поставлю вопрос на бюро, и исключим всю эту бражку из комсомола. В третий раз срывается собрание! Если не хотели с нами работать, так кто их тянул? А в райкоме взяли и приписали их к нам по территориальной принадлежности. На кой черт мне столько бездельников — и без того хватает. Не учатся, не работают и только значатся в списках. Скоро будет новый выпуск, и все окончившие школу опять-таки явятся, ко мне.
— А мы их не примем! — сказал Дата.
— Не примем? Попробуй! А райком ты не спрашиваешь? Куда им еще деваться?
— Куда хотят, туда пусть и отправляются. Скатертью дорожка на все четыре стороны.
— Как бы не так! Пусть попробуют отлучиться без разрешения председателя колхоза! Очень хорошо это устроил дядя Нико. Вот увидите — скоро все эти ребята сами к нам прибьются.
— Что-то пока на это не похоже.
— Увидите, говорю! — Эрмана отвернул лицо, достал из кармана носовой платок и старательно высморкался.