— Ну, когда сражаются, убивают, стреляют из ружья, закалывают людей штыками…
— Постой, постой! Успокойся, милый, присядь, переведи дух… Ты не голоден? Хочешь шоколаду?
— Нет, не надо, тетя Флора. Скажи, мы всех фашистов истребили?
— О чем ты, Тамаз? Какие еще фашисты?
— Ну те, что с нами воевали и убили моего отца. Которых дядя Шавлего убивал.
— Да, мы их всех истребили. А в чем дело?
— Ни одного не осталось?
— Да, милый, ни одного.
— Тетя Флора, не обманывай меня. Остались еще фашисты! Ух, я же чудом спасся! Еле убежал! Как только ноги унес! — Он снова подбежал к двери и весь превратился в слух.
— Тамаз, ты сведешь меня с ума! Где ты был? На дворе ночь! Откуда ты? Почему бежал? Что с тобой случилось?
Мальчик повернулся и долго смотрел на нее своим по-детски открытым, но удивительно пронизывающим взглядом. Потом потрогал свою ляжку и снова изумленно воззрился на хозяйку. Вдруг он спустил брюки и поднял трусы. На правой ляжке чуть пониже бедра сзади протянулась длинная радужная полоса. А над нею виднелась черная точка, окруженная багровой каймой.
— Что это, Тамаз?
— Это вот — след дедушкиного ремня, а это… Ох! Сейчас скажу. Дедушка Годердзи побил меня, и я убежал. Спрятался в шалаше, в винограднике дедушки Котэ. Было холодно, и я не мог заснуть. Тогда я вышел оттуда и стал искать место потеплей. Пошел вдоль Берхевы — там в терновых кустах есть один стог… Я зарылся в сено, согрелся и уснул… Ух! Может, мне все приснилось? Но тогда откуда вот это? — И он снова потрогал черно-красное пятно на своей коже.
— Садись, Тамаз, милый, успокойся. Потом расскажешь по порядку.
— Нет, я лучше сразу расскажу. Подожди, дай вспомнить… Я был партизаном, у меня были ружье, пистолет и автомат… Много фашистов мы перебили. Но потом фашисты убили нас. Я один остался в живых и спрятался в этом стогу. Фашисты долго искали меня, наконец нашли и хотели убить… Прямо в стог воткнули штык. Вот видишь: если бы я не убежал, пронзили бы насквозь… Один бросился на меня, хотел взять живым… Если все это было во сне, откуда здесь рана, тетя Флора? — И мальчик в который раз с сомнением потрогал свою «штыковую рану».
Флора слушала его в изумлении. Она почти ничего не поняла из этого бессвязного рассказа. Сама несколько испуганная, она подошла к окну, довольно долго смотрела на двор, потом отыскала кувшин с водой, намочила платок и приложила его к ноге Тамаза.
— А это зачем?
— Легче станет, боль пройдет.
— Подумаешь — боль! Не так еще меня отделывал мой дедушка!
И он мгновенно поднял и застегнул брюки.
Флора посмотрела на мальчика, и сердце у нее учащенно забилось: удивительно похож был Тамаз на своего дядю…
Присев перед нежданным гостем на корточки, Флора прижала мальчика к груди и долго целовала его обветренные щеки. Потом вычесала гребенкой из растрепанных волос запутавшиеся соломинки, дала мальчику плитку шоколада и уложила его в постель. А сама, не раздеваясь, прилегла с краю и долго не сводила взгляда с мальчишеского лица, с длинных, почти сросшихся на переносице бровей. Сердце ее переполнилось безграничной нежностью — ей вдруг показалось, что комната заставлена маленькими кроватками и в них сладко спят десять маленьких разбойников, воров, силачей, умниц и красавцев.
Крепкий сон был ей наградой. С того дня ей уже не случалось ни разу так сладко заснуть.
Проснулась она спозаранок, до того, как поднялись хозяева, одела сонного Тамаза и отвела его на другой берег Берхевы, поближе к дому Годердзи.
Прошла неделя. В субботу жена Тедо затеяла с жилицей разговор, и причина хозяйских любезностей объяснилась сама собой. Стоит ли говорить о плате за квартиру? Сколько потребует отец Флоры за то, чтобы устроить Шалву в высшее учебное заведение?
Флора почувствовала себя оскорбленной, но скрыла это и дала ясно понять хозяйке: если ее сын сдаст экзамены, его примут, а иначе ничего не выйдет, напрасно будут стараться.
На следующее утро Тедо деликатно постучался к ней и объяснил, что комната нужна им самим и что он просит Флору освободить помещение. Флора сначала удивилась, потом все поняла и, холодно улыбнувшись, ответила, что съедет, как только найдет другое жилище.
Шалва, стоявший за спиной отца, злобно ухмыльнулся и бесцеремонно уставился на белые ноги молодой женщины.
— Увязывай пожитки, да побыстрей. Мы не для того тебя в дом впустили, чтобы ты по ночам хахалей водила.
Тедо стало неловко, и он резко оборвал сына:
— Тебя-то кто спрашивает? Восьмое марта для того установили, чтобы все могли жить как кому нравится.