Я осторожно поинтересовался, что это за дело.
Она взглянула на меня с удивлением.
— Ну как же, провозглашение божественного права королей догматом Церкви. Мы надеемся в ближайшие двадцать пять лет добиться с этой целью созыва Экуменического Совета. Я думала, вам это известно, собственно говоря, я решила, что вы один из наших соратников.
Я ответил, что я, во-первых, американец, а во-вторых, протестант, полагая, что такой ответ избавит меня от обременительного существования в качестве католика-роялиста.
— О, — сказала она, — среди нас много людей, которых на поверхностный взгляд наше движения ничем заинтересовать не может. У нас есть евреи, агностики, художники и, представьте, даже анархисты.
На этот раз я окончательно уверовал, что сижу рядом с человеком, страдающим помрачением разума. «Миллионеров в таких случаях под замок не сажают», — сказал я себе. Сама идея попытаться созвать в двадцатом веке совет, способный облечь коронованных особ сверхъестественной святостью да еще и внести веру в эту святость в свод убеждений, обязательных для всякого верующего, представлялась мне не благочестивым мечтанием, но свидетельством умственного расстройства. В тот вечер мы не имели возможности вернуться к этой теме, но я несколько раз замечал, что ее полубезумный взгляд подолгу задерживается на мне с выражением, подразумевающим знакомство куда более тесное, чем я согласился бы признать.
— В одиннадцать часов я пришлю за вами машину, — сказала она, вставая из-за стола. — Приезжайте непременно. Я собираюсь просить вас об огромной услуге.
По возвращении в гостиную я оказался рядом с Адой Бенони, дочерью известного сенатора. Выглядевшая слишком юной, чтобы появляться на вечерах, она тем не менее обладала кроткой осмотрительной умудренностью хорошо воспитанной итальянской девушки. Я почти сразу попросил ее рассказать мне о Каббале.
— О, Каббала это не более чем шутка, — ответила она. — Никакой Каббалы на самом деле не существует. Хотя я понимаю, что вы имеете в виду. — И глаза девушки тщательно оценили расстояние между нами и ближайшими к нам группами собеседников. — Под Каббалой подразумеваются люди, у которых много общего и которые всегда держатся один за другого.
— И все они богаты? — спросил я.
— Нет… — подумав, ответила девушка. — Нам не следует говорить так громко. Кардинал Ваини совсем не богат да и герцогиня д'Аквиланера тоже.
— В таком случае, все они интеллектуалы?
— Княгиня д'Эсполи далеко не интеллектуалка.
— Что же тогда у них общего?
— Собственно говоря, ничего, кроме… кроме того, что они презирают большую часть людей — вас, меня, моего отца и так далее. У них имеется нечто такое, некий великий дар, он-то их и объединяет.
— А вы верите в то, что они действуют заодно, планируя происходящие то там, то здесь беспорядки?
Лоб девушки собрался морщинами, она слегка порозовела.
— Нет, я не думаю, что их намерения таковы, — тихо сказала она.
— Но таковы результаты их деятельности? — настаивал я.
— Как вам сказать, они просто сидят у себя в Тиволи, разговаривая о нас, и иногда, сами того не ведая, что-то такое непонятным образом делают.
— Вы многих из них знаете?
— О, всех понемногу, — быстро ответила девушка. — Любой из нас знает их всех. Кроме Кардинала, конечно, с ним мало кто знаком. И они мне нравятся, каждый из них. Они становятся дурными людьми лишь когда собираются вместе, — пояснила она.
— Мадемуазель де Морфонтен пригласила меня провести конец недели на ее вилле в Тиволи. Я их там увижу?
— О да. Это их, как говорится, рассадник.
— А соваться туда не опасно? Вы можете дать мне какой-то совет, перед тем как я к ним отправлюсь?
— Нет.
— Определенно можете.
— Ну хорошо, — сдвигая брови, согласилась она. — Я советую вам быть… быть глуповатым. Это непросто. Имейте в виду, поначалу они будут вести себя очень сердечно. Они сильно увлекаются людьми, но потом устают от них и отступаются. Бывают и исключения, время от времени они находят кого-то, подобного им, и окончательно принимают этого человека, так появляется новый член Каббалы. В Риме полно людей, прошедших испытание Каббалой, но не ставших для нее своими. Мисс Грие это в особенности свойственно. Она ведь познакомилась с вами совсем недавно, правда?
— Ну, в общем, да — сегодня вечером.
— Так вот, некоторое время она не будет отпускать вас от себя ни на минуту. Вскоре она подойдет к вам и попросит, чтобы вы остались на ночной ужин. Ее ночные ужины знамениты.
— Но я попросту не могу на него остаться. Я пришел к чаю и меня тут же пригласили на обед. Смешно будет, если я останусь еще и на ночной…
— В Риме ничто не смешно. Вы просто проходите испытание, вот и все. Люди сближаются здесь с великой поспешностью. Это очень увлекательно. Не пытайтесь противиться. Попытаетесь — ничего хорошего не получится. Хотите узнать, как я поняла, что вас выбрали для испытаний? Я вам скажу. Сегодня сюда был приглашен мой жених, а всего за час до обеда ему принесли на дом записку с просьбой прийти в следующую пятницу, а сегодня отправиться в Оперу. Она такие фокусы часто проделывает и означает это только одно: она нашла новых друзей, которых ей хочется в этот вечер иметь под рукой. Конечно, второе, утешительное приглашение, выглядит всегда гораздо сердечнее и почетнее первого, тем не менее мы на нее рассердились.
— Да уж представляю себе. Простите, что я оказался помехой…
— О, это пустяки, — ответила она. — Витторио сейчас поджидает меня на улице, в машине.
Так все и вышло — когда мы с Блэром подошли к мисс Грие, чтобы проститься, она отвела меня в сторону и с неотразимой страстностью прошептала:
— Возвращайтесь сюда попозже вечером. Я хочу познакомить вас кое с кем из людей, которые будут у меня за поздним ужином. Вы ведь сможете прийти, не правда ли?
Я было запротестовал, но результат получился пугающий.
— Но дорогой мой юноша, — вскричала она. — Я вынуждена просить вас довериться мне. Существует чрезвычайно важное поручение, которое я хочу на вас возложить. Я уже позвонила одной из моих ближайших подруг… Я прошу вас об одолжении, отложите то, что вы запланировали на сегодня. Мы хотим попросить вас об огромной услуге.
Разумеется, я тут же и сдался, больше от изумления, чем от угодливости. Похоже, вся Каббала вознамерилась просить меня об услугах.
— Спасибо, большое вам спасибо. Часов в двенадцать.
Времени было около десяти. Предстояло каким-то образом убить два часа. Мы совсем уже собрались отправиться в Колизей, когда Блэр воскликнул:
— Послушайте, вы не будете против, если я забегу на минутку проведать одного моего друга? Раз я уезжаю во вторник, надо проститься да и посмотреть, как он. Вам больные не очень противны?
— Нет.
— Он хороший малый, жаль, жить ему осталось недолго. Напечатал в Англии несколько стихотворений, но сами понимаете, там тысячи таких, как он. Приняли его стихи — хуже некуда. Он, может быть, и вправду хороший поэт, только со словарем у него не все в порядке. Уж больно любит прилагательные.
Мы спустились по ступеням площади Испании и повернули налево. Уже на лестнице дома Блэр остановился и прошептал:
— Забыл вам сказать, за ним ухаживает друг, что-то вроде акварелиста. Они жутко бедны, так что акварели это единственное их средство добыть денег, чтобы расплатиться с врачом. Надо бы ссудить им немного — у вас сколько с собой?
Набрав сотню лир, мы постучались. Ответа не последовало, но дверь, когда мы толкнули ее, оказалась незапертой. В дальней из двух убогих комнаток горела лампа. Она стояла у кровати, освещая безжалостные подробности баррикады, воздвигнутой пребывающим в последнем градусе чахотки больным для защиты от той, что с легкостью перепрыгнет ее: чашки, пузырьки, покрытые пятнами простыни. Больной спал, сидя, откинувшись на подушки и отвернув от нас лицо.
— Художник, похоже, отлучился, пошел деньги искать, — сказал Блэр. — Давайте побудем здесь немного.
Мы перешли в другую комнату и посидели в темноте, глядя на лунный свет, заливавший Фонтан Лодочки. На холме Пинчио вспыхивали фейерверки, пускаемые в память битвы при Пьяве28, и казалось, что нежно-зеленое небо вздрагивает позади пышных китайских соцветий, высоко выраставших в ночи. Время от времени на площадь въезжал дружелюбно настроенный трамвай, вопросительно останавливался и уносился снова. Я пытался припомнить, кто же это умер в Риме29 — Вергилий?.. нет, он похоронен невдалеке от Неаполя. Тассо? Какие-то пронзительно сладостные страницы Гете, триумф Моисси30, соединившего их со своими широко распахнутыми глазами и элегическим голосом. Внезапно из смежной комнаты послышался зов: