При чем тут Цезарь? Какого триумфа ждала?
Логинов сидел в Ходже, в отвратительной гостинице, в одной тесной комнатушке с оператором Пашей Кеглером, тоже русским (а как же, зачем немцам переплачивать за «своих» да рисковать страховками)? Плевал в потолок шелуху от семечек и громко читал стихи. По большей части Маяковского:
В общем, мстил немцам. Но немцев поблизости не было, а был Паша да арабы в соседней каморке.
Паша Маяковского не переносил и в ответ читал триумфатору Бродского:
Оператор не производил внешне впечатление человека, одухотворенного скептицизмом Бродского, и эта подмена ролей забавляла Логинова.
Арабы за стеной, как ни странно, к громогласному логиновскому Маяковскому относились терпимо, а вот на вкрадчивый Пашин голос — и от Цезаря далеко, и от вьюги… — разражались раздраженными криками.
— Ну ты погляди, какие антисемиты, — качал головой Паша. — Что они вообще тут делают?
— То же, что и мы, дружище. Ты им предложи водки. Может, смягчатся, как Россия к разному Бродскому? Водка — великий уравнитель Востока, как кольт — Запада.
— Ну да, молятся весь день. Молятся, алла-алла, да на нас ругаются.
— Не на нас, а на вас с Иосифом. Народ пассионариев, им на флейтах водосточных труб ноктюрны больше по душе. А то курица, птица…
— Все равно. Рожи у них не журналистские. Не наши рожи. Вроде братков, только из алжирского слама в Марселе.
— Бывал?
— Ага. Девок они в узде держат крепко, наши против них — шпана, — соврал Паша.
— Не наши, а ваши, — поправил Логинов москвича.
— Вот тогда и читай им Гете. На языке оригинала.
Семь дней ожидания — и запасы Маяковского в закромах логиновской памяти исчерпались. Паша с Бродским торжествовали на беду арабам.
Логинов перешел на Баркова. На душе скребли российские царапучие кошки.
Вот так уехать ни с чем — худшего начала большой журналистской судьбы в Германии и представить себе было нельзя. Но ожидать в Ходже Масуда можно было еще неделю, и еще неделю, и еще, и еще — до полного исчерпания строф и, главное, денег.
Конечно, Паша Кеглер успел снять виды гор, лица афганцев, выпеченные июльским солнцем из древней глины — так и казалось, глядя на массу этих голов, будто двигаются глиняные кувшины. Кто наполнен оливковым маслом, кто — водой, а кто — вообще пуст. Но цель поездки — расспросить Масуда о поставках медикаментов и задать прямой вопрос о наркотрафике — достигнута не была и уже не будет. Так решил Логинов, объявивший в воскресный день Паше: все, уезжаем. Снимаем на память соседей, скажем пару добрых слов секретарю Ахмадшаха, и по домам. В провинцию. К морю.
Паша был настроен еще обождать, но Логинов уперся. К ужасу оператора, он отправился к арабам.
— Мы уезжаем. Его год можно ждать. Вы остаетесь? — обратился он к ним по-английски. Один лишь поглядел на Логинова отстраненным взглядом и отвел глаза. «Под кайфом, вот тебе и Маяковский». Второй, постарше, похожий на боксера, ответил на хорошем английском:
— Жизнь вся — песчинка в вечности. Нам надо увидеть его. Что нам год.
— Успеха желаю тогда. Мы снимаемся, — покачал головой Логинов.
— Аллах акбар.
В крохотных глазах боксера мелькнуло подобие усмешки.
Арабские журналисты у Масуда
9 сентября 2001-го. Северный Афганистан
Через час после того, как Логинов, так и не добравшись до секретаря Масуда, не прощаясь, выехал из Ходжи в направлении узбекской границы, Ахмадшах объявил о своем решении принять четырех журналистов. Из списка тринадцати ожидающих он выбрал только четырех — двух русских, приехавших от немецкого телевидения, и двух марокканцев, прибывших от какого-то нового арабского агентства новостей, но с рекомендацией Ясера аль-Сари, главы уважаемой исламской организации IOC.
Немцев с русскими фамилиями Масуд выбрал в тайной надежде, что кто-нибудь из них выдаст ему секрет низкого европейского неба. Русские — они такие. Не чуждые обобщениям.
Арабов он пригласил исключительно из-за их фамилий: Тузани и Касем Баккали. «Забавная парочка», — отметил про себя Масуд. Тузани в Марокко — это люди искусства и ученые мужи. А Баккали — не потомок ли это великого поэта Касема эль Шебби из религиозной школы «Сиди Амор Баккали»? Тебе хотелось поэзии, осенний Лев Панджшера? Вот она, твоя поэзия.