ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД
Повесть
Октябрьский день этот — поутру холодный и голубой, с льдинками в лужах, вкривь и вкось исчерканный разноцветными листьями, потом устало-солнечный, прощально взмахивающий вслед уходящему светилу пустыми ветками, под вечер ангельски ясный с выпуклой луной на закатном небе — вошел в память к Маше, как единое воспоминание, точнее, впечатление, выделить из которого какой-либо эпизод она не могла и не хотела, настолько сокровенным, имеющим отношение исключительно к ней одной было все случившееся. И когда Юлия-Бикулина, ближайшая Машина подруга, подозрительно сощурившись, потребовала: «Ну расскажи, расскажи! Не таись! Где весь день шастала?» — Маша пожала плечами и ничего не ответила. Смешными показались ей слова Юлии-Бикулины. Нет, этим ключом не откроешь волшебную дверь!
— Ну что ты… — Маша хотела сказать: «уставилась на меня», но неожиданно сказала по-другому: — Что ты впилась в меня своими кактусами, Бикулина? Где была, там и была!
Юлия-Бикулина на секунду онемела от Машиного нежелания разговаривать, от «кактусов». Оскорбленно вскинула стриженую голову и пошла по коридору. Но через несколько шагов обернулась и закричала, совершенно не беспокоясь, что услышат любопытные одноклассники:
— Ну и стой себе у окна, дура! А к нам с Рыбой больше не подходи!
Рыба — вторая Машина задушевная подруга — вздрогнула и спустилась на этаж ниже, чтобы там переждать гнев Юлии-Бикулины.
Зазвенел звонок. Надо было идти в класс на урок географии, изучать висящую на доске карту двух полушарий Земли или смотреть в окно, за которым струились косые осенние костры, листья выделывали пируэты.
«Маша! Почему тебя вчера не было?» — представила Маша строгий вопрос классной руководительницы и впервые за все время, исключая разве позорное утреннее списывание алгебры в продуваемой беседке, смутилась.
Да и было от чего смутиться! Ни разу за все школьные восемь лет Маша не прогуливала, и вот на девятый это случилось… Хотя, если хорошенько припомнить, тройку-четверку прогулов можно насчитать, но что это за прогулы? Мамочка, любимая мамочка смотрела ранним утром на Машу, гремящую пеналом или скорбно шелестящую учебником, и спрашивала: «Что, Машуня, неохота в школу?» — «Ой, мама! Ой, как неохота!» — вздыхала Маша, ликуя от маминой догадливости. «Ну ладно, пропусти денек», — разрешала мама, и Маша целовала ее. Утро, день, вечер — целая вечность впереди — дождливая, солнечная, ветреная, снежная, смотря на какое время года приходился согласованный с мамой прогул.
В этот раз все было по-другому. Мама не интересовалась, охота ли Маше идти в школу. Последнее время мама, вообще, меньше интересовалась Машей и не замечала в ее глазах странной тоски, не замечала чередования румянца и бледности на Машином лице, а также частой смены настроений — от горьких слез по неведомым утратам к веселью по самым незначительным причинам.
Итак, был обыкновенный осенний вечер… Маша и мама пили чай на кухне, слушая, как ветер скулит в незаклеенных рамах.
Сквознячок бегал по кухне. За ноги хватал, за спину. Маша поежилась.
— Когда папа будет окна заклеивать?
— Не знаю, — ответила мама, — скоро…
Позванивали ложечками, размешивая сахар. Маша быстро размешала, а мама словно забыла, что это дело имеет свой естественный предел. Маша разозлилась.
— Ну что ты… Положи ложку!
— А? Что? — не поняла мама. — Какую ложку?
— Я пошутила! — Маша ушла к себе в комнату.
Из кухни снова послышался мелодичный звон.
Маша погасила в комнате свет и раздвинула на окне занавески.
Она увидела темный двор, наполненный ветром. Свет в многочисленных окнах корпуса напротив, казалось, пульсировал. Сколько Маша себя помнила, она любила вот так вечером или ночью смотреть из темной комнаты в темный двор, потому что рано или поздно обязательно наступал момент, когда Машина душа (именно в этот момент Маша и чувствовала ее — крылатую, трепетную) как бы выскальзывала из темной комнаты и секунду-другую жила своей особенной жизнью. Темный двор душу не прельщал, и она устремлялась ввысь, к звездам, куда, наверное, и положено устремляться душам девочек-девятиклассниц. А Маша оставалась внизу одна, пустая, беззащитная. Всякий раз после воссоединения с душой Маша чувствовала, что стала капельку мудрее. «Что случилось с мамой? — подумала Маша — И где отец? Почему целую неделю он приходит домой поздно ночью?»
Маша медленно отправилась на кухню и не застала там изменений. Горела на столе лампочка под плетеным абажуром, и свет полосками лежал на потолке и стенах. Чай стоял перед мамой нетронутый. Некоторое время Маша и мама смотрели молча на чай. Полоска света изгибалась вокруг чашек подковкой, и чай золотился, переливался, мерцал. Потом вдруг чистая капелька упала в чашку, взволновав безмятежную чайную гладь, за ней вторая… Маша в недоумении посмотрела на потолок, однако потолок был чист, бел и сух. Тогда Маша посмотрела на маму и увидела на щеках у нее мокрые дорожки.