Дома никого не было. На столе Маша обнаружила записку: «Ушли в кино!» Внизу отец нарисовал себя и маму, нежно обнимающихся на последнем ряду. Маша вспомнила, что ничего с утра не ела, и пошла на кухню. Но в этот момент зазвонил телефон, пришлось вернуться.
— Здравствуй, Петрова! — услышала Маша голос Бикулины. — Прогуливаем, да?
— Прогуливаем, — зевнула Маша.
— А с кем?
— В одиночестве…
— В одиночестве… — протянула Бикулина. — Но в мыслях? Кто в мыслях?
— Семеркин, — спокойно ответила Маша, — но главным образом ты!
— Семеркин? Я? — Бикулина растерялась. Как охотник, который долгие дни и ночи караулил зверя, а зверь вдруг неожиданно подходит сзади, кладет на плечи лапы.
— Кстати, Бикулина, — сказала Маша. — Ты алгебру сделала?
— Сделала.
— Вынеси-ка завтра списать в беседку, ладно?
— В восемь ноль-ноль… — новые, незнакомые нотки звучали в голосе Бикулины, но Маше лень было размышлять, что это: презрение, уважение или удивление.
Пауза.
— Ладно, Бикулина… Спасибо, что позвонила. А сейчас я устала. До завтра… — Маша повесила трубку. И легла спать, хотя звезды сияли вовсю, вызывали Машу на беседу.
Утром в восемь ноль-ноль Маша списывала в продуваемой ветром беседке алгебру. Ей было не по себе, потому что раньше Маша всегда сама делала домашние задания. Бикулина придерживала странички тетради, чтобы ветер раньше времени не перелистывал.
— Петрова, — сказала Бикулина, когда Маша все списала. — Что случилось? Почему ты такая молчаливая и сосредоточенная?
— Опаздываем! — посмотрела на часы Маша. — На перемене расскажу.
Но на перемене Бикулина совершила ошибку.
— Где шастала? — грубо спросила Бикулина.
А Маша только улыбнулась. Нет! Этим ключом не откроешь волшебную дверь! А когда Бикулина, потеряв терпение, закричала: «Ну и стой себе у окна, дура! А к нам с Рыбой больше не подходи!» — Маше стало совсем смешно.
На географии Маша вдруг пожалела Бикулину. Она увидела, какие худенькие у нее плечики, как нервно листает Бикулина учебник, как порывисто сует и вытаскивает из портфеля тетрадь… Маша вдруг увидела Бикулину без ореола ледникового сияния, и… ей стало вдвойне жалко Бикулину!
Маша вырвала листок, написала: «Бикулина, не мучайся! Ледниковый период закончился. Я свободна! Теперь ты — это ты. Я — это я. Ледник растаял. Вчера. Бикулина, я свободна!» — сложила листок, надписала: «Бикулине». Передала. Записка устремилась к Бикулине. Маша внимательно оглядела одноклассников. Никто, никто не подозревал о леднике, три года давившем Машу. Никто не подозревал, что он растаял. «Семеркин! — подумала Маша. — Вот кто об этом узнает!» Вырвала второй листок. «Семеркин! — написала Маша. — Я хочу с тобой поговорить. Приходи в пять часов в беседку, ладно?» Передала записку…
Бикулина и Семеркин получили записки одновременно. Одновременно прочли. Одновременно оглянулись.
Маша спокойно кивнула Бикулине и улыбнулась Семеркину.
НЕСОСЧИТАННЫЕ ЛИСТЬЯ
Проходили Маяковского. Учительница литературы Алла Георгиевна нежным голосом заканчивала читать поэму «Облако в штанах».
«У нее получилось «Облако в юбке», — написал записку Андрей Садофьев и передал ее своей соседке по парте.
Нина — так звали соседку — прочитала записку и улыбнулась. Она совсем не слушала Аллу Георгиевну и не заметила, как облако переоделось в юбку. В классе было тихо. Нина посмотрела а окно и увидела, как дворничиха тетя Наташа метет вдоль чугунной ограды желтые ломкие листья. Листья напоминали сухую картошку, которую продают в пакетиках по десять копеек. Метла недовольно шуршала, когда листья перепрыгивали через нее и, подгоняемые ветром, летели на мостовую.
«А в неба свисшиеся губы воткнули каменные соски…» — читала другое раннее произведение великого поэта Алла Георгиевна. Нина посмотрела на небо и подумала, что скоро на самом деле пойдет дождь. И тогда листьям ничего не поможет. Они будут мокнуть в лужах. Нина никак не могла придумать, что бы такое написать Андрею Садофьеву, но на ее счастье зазвенел звонок, и всякая переписка сделалась невозможной.