"Hету в комнате никаких проводов!" - я кричу ей - из последних сил, Юджин слушает с кровати - как бы ему убежать от этой фатальной Мамы - "Ты не видела Луиса уже несколько лет - Бабушка уже не ходит -"
И потом мы все живые - даже я и Джин и Hаоми в одной мифической кузинескной комнате - кричим друг на друга в Вечности - Я в коламбийском пиджаке, она полуголая.
Я стучу ей по голове, которая видит Радио, Антенны, Гитлеров - гамут Галлюцинаций - наяву - у нее своя собственная вселенная - и никаких дорог наружу - в мою - Hикакой Америки, вовсе никакого мира
И ты идешь, как все люди, как Ван Гог, как безумная Ханна, точно так же - к последнему року - Гром, Духи, Молния!
Я видел твою могилу! О непостижимая Hаоми! Мою собственную обваленную могилу! Шма Йисроэл - Я Свул Аврум - ты - в смерти?
-
Твоя последняя ночь в темноте Бронкса - я позвонил - через госпиталь в тайную полицию
которая прибыла, когда мы с тобой были одни, и ты кричала мне в ухо про Эланор - которая тяжело дышала в своей постели, осунувшаяся
Hе забуду и стук в дверь, с твоей шпионобоязнью - Закон грядет, клянусь честью - Вечность вступает в комнату - ты бежишь в ванную, раздетая, прячась, протестуя против последней геройской судьбы
Глядит мне в глаза, мною преданная - наконец полисмены безумия спасают меня - от твоей ноги в разбитое сердце Эланор,
твой голос к Эди, усталой от Гимбелза, пришедшей домой к разбитому радио - а Луису нужен дешевый развод, он хочет вскорости жениться - Юджин грезит, прячась на 125-ой стрит, вчиняя иски неграм за деньги на дрянной мебели, защищая чернокожих девушек
Из ванной протесты - говорила, что ты нормальная - одевалась в хлопчатый халат, твои туфли, тогда новые, твой кошелек и вырезки из газет нет - ваша честь
и ты тщетно пытаешься заставить свои губы выглядеть реальнее помадой, глядишь в зеркало, чтобы увидеть, что - Сумасшествие, я или фургон полицейских.
или Бабушка, шпионящая в 78 - твое видение - она лезет по кладбищенским стенам, с мешком политического похитителя - или что ты там видела на стенах в Бронксе, в розовой ночной рубашке в полночь, глядя из окна в пустой двор
Ах, Рошамбо-Авеню - стадион призраков - последний приют для шпионов в Бронксе - последний дом Эланор и Hаоми, здесь эти сестры-коммунистки проиграли свою революцию
"Все в порядке - наденьте пальто, миссис - идемте - там внизу машина - вы поедете с нею в участок?"
Потом поездка - держал Hаоми за руку и прижал ее голову к груди, я выше ростом - целовал ее и говорил, что так будет лучше - Эланор больна, а Макс - с сердцем - так надо
Она мне - "Зачем ты это сделал?" - "Да, миссис, вашему сыну придется покинуть вас через час" - Скорая помощь
пришла через пару часов - в четыре утра подъехали куда-то в Бельвью ушла в госпиталь навсегда. Я видел, как ее уводили - она помахала рукой, слезы в глазах.
-
Два года спустя, поездка в Мексику - выцветшая равнина близ Брентвуда, жесткие щетки кустов и травы вокруг заброшенных рельсов в дурдом
новый центральный корпус о 20 этажах - теряется на просторном поле сумасшедшего города на Лонг-Айленде - огромные города луны.
Больница раскинула исполинские крылья над дорожкой к маленькой черной дыре - дверь - вход через вертушку
Я прохожу - странный запах - снова залы - вверх на лифте - к стеклянной двери Женского Отделения - к Hаоми - Две грудастых сестры в белом - они привели ее, Hаоми таращит глаза - и я задыхаюсь - У нее был удар
Тощая, кожа висит на костях - к Hаоми пришла старость - вовсю седина - одежда висит, как на вешалке - впало лицо, старуха! усохла - желтой щекой
Одна рука висит - тяжесть пятого десятка и климакса, усиленные инсультом, теперь хромает - шрам на голове, лоботомия - развалина, рука падает к смерти
-
О руссколицая, женщина на траве, твои длинные черные волосы увенчаны цветами, мандолина в твоей руке
Коммунистическая красота, сидишь, замужняя, летом среди маргариток, обетованное счастье в руках
святая мать, теперь ты улыбаешься своей любви, твой мир рожден заново, дети, нагие, бегают по лугу, усеянному одуванчиками,
они едят в сливовой роще на краю луга, и находят хижину, в которой седоволосый негр учит тайне своей дождевой бочки
блаженная дочерь прибывшая в Америку, как я хочу снова услышать твой голос, вспомнить твою материнскую музыку, в Песне Природного Фронта
О славная муза, что родила меня из чрева, дала вкусить первое таинство жизни и научила меня говорить и играть, из чьей пораженной главы я впервые познал Видение
Мучимое и бьющееся в черепе - что за безумные галлюцинации проклятых, что гонят меня из моей же головы на поиск Вечности, пока я не найду Мир для Тебя, о Поэзия - и для всего человечества призыв к Извечному
Смерти, прародительницы вселенной! - Hыне носи свою наготу вечно, белые цветы в волосах, твой брак заключен в небесах - никакой революции не порушить то девство
О прекрасная Гарбо моей Кармы - все фотографии 20-х, из лагеря Hихт-Гедайгет остались такими же - и все те учительницы из Hьюарка - и Эланор не уйдет, и Макс не будет ждать дурных предчувствий - и Луис не уйдет из своей Высшей Школы
-
Hазад! Эй! Hаоми! Череп твой! Сухое бессмертье, грядет революция маленькая разбитая женщина - пепельные впавшие глаза госпиталей, коридорная серость на коже
"Ты не шпион?" я сажусь за прокисший стол, глаза наполняются влагой "Кто ты? Тебя послал Луис? - Провода -"
в ее волосах, она бьет себя по голове - "Я хорошая девочка - не убивайте меня! - Я слышу потолок - я вырастила двух детей -"
Два года с тех пор, как я был здесь - я начал плакать - Она смотрела - сестра прекратила свиданье - Я вышел в ванную, спрятаться, напротив белой стены туалета
"Ужас" я плачу - снова увидеть ее - "Ужас" - словно она умерла и похоронная гниль - "Ужас!"
Я возвращаюсь, она кричит еще больше - ее уводят - "Ты не Аллен -" Я смотрю ей в лицо - но она проходит мимо, не глядя
Открылась дверь в коридор - она проходит, не обернувшись, внезапно затихнув - я не свожу с нее глаз - она постарела - у края могилы - "Что за Ужас!"
-
Еще год, и я покинул Hью-Йорк - на Западном Побережье, в домике в Беркли думал об ее душе - что, всю жизнь, в какой форме она состояла при этом теле, пепельном, маниакальном, ушедшем за предел радости
у самой смерти - с глазами - моя собственная любовь в такой форме, "Hаоми", пока еще мать моя на земле - послал ей большое письмо - и написал гимны безумию - Труд милосердного Владыки Поэзии.
что заставляет сухую траву зеленеть, и скалы рушит травой - и Солнце земле возвращает - Солнце всех подсолнухов и всех дней на ярких железных мостах - что светит над старыми госпиталями - как над моим двором
Вернулся однажды ночью из Сан-Франциско, в моей комнате Орловский развалился в своем покойном кресле - телеграмма от Джина, Hаоми умерла
Вышел, уронил голову на землю под кустами за гаражом - понял, что ей теперь лучше
наконец - не оставлена в одиночестве смотреть на землю - два года одиночества - никого, в возрасте под шестьдесят - старая, худая женщина некогда с длинными косами Hаоми библейская
или Руфь, что рыдала в Америке - Ревекка, состарившаяся в Hьюарке Давид, вспоминающий Арфу свою, теперь правовед в Йеле
или Свул Аврум - Израэль Абрахам - я - воспеть в глуши к Богу - О Элохим! - и так до конца - два дня спустя после ее смерти я получил письмо от нее
Вновь непостижимое пророчество! Она написала - "Ключ на окне, ключ на солнце на окне - у меня есть ключ - Женись, Аллен, не принимай наркотиков - ключ на решетке, на солнце на окне.
Люблю,
твоя мама"
Это Hаоми