В эту секунду я поняла, что, “когда вырасту”, наверное, хочу стать именно, как тётя Рейн.
Совсем скоро мы все уже сидели в автомобиле. Мисс Стивенс сразу же предложила мне занять место на переднем сиденье, и я ни минуты не сомневалась в этом. Эдриан с Кэтрин разместились сзади. И вполне комфортно — места хватало на всех. Тётя Рейн включила радио с популярными треками, хоть я и знала, что она предпочитает музыку десятилетней давности. В салоне пахло лимоном и было всё ещё немного прохладно, ведь машина толком не успела прогреться. Я снова отсиживала свою пятую точку, ведь в поезде мне этого не хватило. И молчала. Молчала вместе с остальными.
— Холли, — наконец, тётя Рейн разрушила тишину. — Расскажешь, почему же ты приехала? Не просто же так — навестить меня, — она говорила негромко, но даже за музыкой наша беседа была бы слышна.
Я вежливо ответила:
— Расскажу вам позже, хорошо?
Тётя Рейн пожала плечами и следом кивнула, не отрывая взгляда от дороги. Делиться своими планами, своей историей и просто собой — с Эдрианом и Кэтрин у меня пока не было никакого желания.
В пути мы были не так и долго. Спустя пять-шесть проеханных улиц мисс Стивенс уже парковалась у старинного кирпичного здания. Я вгляделась в вывеску, которая покоилась над большой дверью — “Центр искусства”.
И почему я не была удивлена? Краем глаза я заметила, как дрогнул уголок губы мисс Стивенс. Она всё-таки так и не оставила увлечение, которое зажгло её в юношестве — рисование. Сейчас она уже вовсю устраивала выставки с собственными картинами, учила юные таланты и ни за что даже и не думала теперь уезжать из родного города. Она — единственная из всей компании папиных друзей, в итоге, так плотно вросла сюда корнями, что этот город было даже как-то странно представлять без неё.
Мы вышли из машины, и зарядил ещё более сильный дождь. Ни у кого не было зонта, поэтому, прикрываясь чем попало, мы добежали до крыльца. Я начала дрожать от холода. Больше не буду надевать это манто — подумала я. Выглядит эффектно, а толку ноль.
— Ну, — протянула мисс Стивенс, подняв голову к тяжёлому темному небу, пока землю заливало. — Зная этот город и его погоду — мы теперь тут надолго. Обратно можно будет плыть.
— Я как раз не умею плавать, — хмыкнула Кэтрин.
Кто бы мог подумать.
Тётя Рейн подошла ближе к двери и открыла её ключом.
— Сегодня галерея не работает? — озадаченно поинтересовался Эдриан. Звуку его низкого голоса вторил тяжёлый стук капель по карнизу.
— Работает, но, так как пока новую выставку не подготовили до конца, а старая уже не функционирует, я попросила выделить нам всего часок, — ответила тётя Рейн, наконец, распахнув дверь. Она пропустила каждого из нас, не забыв предупредить, чтобы мы протёрли обувь о коврик. Почти незаметно, но уверенно и быстро она успела и свет включить, и снять накидку с нескольких картин, выставленных по краям зала на больших мольбертах.
— Прошу, — продемонстрировала она работы, встав сбоку от одной из картин. На ней была изображена молодая девушка — с ярко-рыжими волосами, яркими смешливыми глазами и застывшей улыбкой. Она была в круглых чёрных очках и от этого походила на Гарри Поттера.
Мне стало немного холодно.
Я взглянула на тётю Рейн, стараясь рассмотреть хоть каплю эмоций на её лице, но она оставалась спокойной и готовой внимать нашим словам.
На картине слева от неё была изображена Саванна — в её молодые годы, в самый пик подросткового возраста, заполненный буйством красок, впечатлений, радостей и печалей. Она так же, как и я когда-то, ходила в школу, дружила, влюблялась в парней и, наверное, иногда списывала домашку (а уж я-то этим грешила часто).
Вглядываясь всё глубже и глубже в картину, я даже не осознала, как спросила:
— Тётя Рейн, могу я сделать небольшой кадр? Буквально часть картины, чтобы не спойлерить? — негромко произнесла я, обращаясь к ней так, словно никого больше в этой галерее не было.
Женщина кивнула, и я сразу достала телефон.
Саванна Цукерман. Та самая девушка, жизнь которой оборвалась так быстро и несчастно, хотя жизнь никогда не “обрывается счастливо”.
Пока я настраивала экспозицию, тени и свет, тётя Рейн обходила картины одну за другой, задерживаясь на каждой из них взглядом. Эдриан и Кэтрин стояли молча. Мне кажется, каждый понимал, что творилось что-то интимное. Что-то, что нельзя сейчас было разрушить и в то же время было так легко проронить неосторожное слово.