Старенький профессор, похожий на Деда-Мороза, оказался очень добрым. Он долго возился с моими глазами, капал в них что-то, потом смотрел и задавал разные вопросы. Его интересовала почему-то вся наша семья, сколько нас и кто чем болел. Я сказала все, что знала и что слышала от бабушки. Рассказала как смогла и о маминой болезни. Непонятно, зачем ему это? Но, уж наверно, он спрашивал не просто из любопытства, а потому я и старалась все припомнить.
Он пробормотал что-то о нашем подвале, но что, я не расслышала. Потом они поговорили с нашим доктором на каком-то незнакомом языке, но одно слово я все же поняла: операция. При этом слове душа у меня ушла в пятки.
Что толку от того, что у них ласковые, добрые лица? Когда меня повезли назад в палату, я вся дрожала от страха. Подумать только – будут резать глаз. Нет, нет, я не дамся! Лучше стану читать поменьше.
В палате все сразу принялись расспрашивать меня:
– Ну как? Что сказал доктор?
Я ответила дрожащим голосом:
– Хотят делать операцию...
Все наперебой принялись успокаивать меня, говорить, что бояться нечего, что это, наверно, не больно. Особенно уговаривала одна больная, та самая, которая плачет и охает при каждом пустяковом уколе. Но тетя Эльза сказала:
– Как хорошо, что он хочет сделать операцию! Если такой знающий человек решился на операцию, значит, это необходимо. Подумай, какое счастье! Конечно, будет больно, это неизбежно, но боль пройдет, ее всякий стерпит, пусть и не молча. – И с улыбкой добавила тихонько: – Но ты кричать не будешь. Я знаю, если ты захочешь, так перенесешь все геройски.
Сама я не успела додуматься до всего этого. Я только боялась боли, которую мне причинят. Но ведь боль не станут причинять напрасно.
Значит, мне вылечат глаза – вот замечательно! Это просто великолепно! Это счастье, как сказала тетя Эльза.
А мне, как видно, придется вести себя геройски и не плакать, хотя вообще-то я порядочная плакса.
И вот теперь, когда я пишу все это, я думаю: если операция действительно пройдет удачно и глаза у меня выздоровеют, я никогда больше не стану портить их слезами!
Сижу в уголке вагона возле окна. Я уже устала смотреть и решила немножко пописать. Но меня отвлекает тетя, которая сидит напротив и дремлет: ее тело все время клонится вниз, словно у выпотрошенной куклы. Мне надо бы уступить ей свой уголок, чтобы она могла прислониться. Но я не смею будить ее, да и жалко своего местечка, а главное – столика, на котором хоть и с трудом, но можно писать. К тому же с ее места не так хорошо смотреть в окошко, как с моего.
Вот она снова привалилась к соседке на плечо. Странно, почему она не выспалась ночью? Может, у нее больной ребенок? Ладно уж, ничего не поделаешь...
Она не захотела сесть на мое место. Поблагодарила и сказала, что не может сидеть спиной к движению поезда.
А мне все равно, как сидеть, лишь бы ехать. Очень мне это нравится.
Мне мало приходилось ездить. Как славно мчаться вперед мимо незнакомых мест! Мне все кажется, будто кто-то ждет меня там, в таинственном сумраке высокого ельника, или зовет посидеть на сером камне в тени запыленных кустов, побродить по лужайкам на краю волнующейся нивы. Мне машет веткой одинокая кривая сосенка среди болотных кочек, а с тем мальчиком, который, закатав штаны, шарит рукой по дну ручья, я, кажется, знакома...
Жаль, что лето скоро кончится и снова надо в школу. Каково мне будет в этом году? Все ново и незнакомо. Хотя у меня не было друзей в своем классе и никто меня особенно не жаловал, все же обидно терять товарищей. Может, теперь я лучше поладила бы с ними. Анне так хорошо ко мне относится! Она писала мне почти каждую неделю, даже когда я не отвечала. Из-за глаз мне запретили писать больше одного письма в неделю, а писать надо было и бабушке и тете Эльзе.
Тетя Эльза. прислала мне целых два письма и посылку. Что скрывать, я очень горжусь этими письмами. Я даже прочитала их девочкам из нашей комнаты, а уж хранить я буду их до самой смерти. В письмах тети Эльзы есть над чем подумать. Одно я почти наизусть запомнила. Я в письме пожалела ее – ведь теперь ей приходится ходить с палочкой. Она ответила, успокаивая меня: «Хорошо, что твое маленькое сердечко уже умеет сочувствовать чужим горестям. Но к этим горестям нужно относиться разумно. На мою беду можно и даже нужно взглянуть так: как хорошо, что я не балерина и не фигуристка. Тогда можно и порадоваться. Понимаешь?
На свете и так чересчур много плакс и нытиков. А нытья, Кадри, нужно избегать. И ты это сможешь.
Есть хорошая поговорка: «Каждый сам кузнец своего счастья». Значит, надо стать хорошим кузнецом, даже если нет ноги или руки. Любой физический недостаток, любую нехватку мы можем восполнить чем-нибудь другим. На что же человеку дан разум!
Не стану напоминать тебе про Николая Островского или про других героев, ты и сама все про них знаешь. Таких много и среди самых обыкновенных людей – ведь несчастье не всегда состоит в потере ноги, или руки, или в другом внешнем недостатке.
Есть немало таких людей, которые, потеряв всего только палец, начинают отчаиваться – все погибло, всему конец. Из-за одного пальца они будут плакать до тех пор, пока и остальные девять не отучатся работать. Таких людей можно назвать духовными калеками.
Никогда не следует недооценивать своих сил. Ты помнишь, Кадри, как мы с тобой в больнице учили эстонскую грамматику? Однажды ты даже заплакала и решила, что тебе никогда не одолеть ее. Ну, а теперь? В твоем последнем письме уже почти нет ошибок.
Вот видишь, никогда не надо отчаиваться. Во всяком случае, от слез и жалоб пользы не будет.
Недавно я читала об одной женщине, которая родилась слепой и глухонемой, но при помощи осязания всему научилась и даже университет окончила. Она вовсе не чувствует себя несчастной и пишет книги для здоровых людей.
Но сколько существует здоровых людей, только вот души у них слепые и глухонемые. Найдет такой нытик десять рублей и плачется, почему десять, а не двадцать. О том, кто потерял деньги, он никогда не подумает. Поделишься с ним в трудную минуту куском хлеба, так он не то что обрадуется, а, наоборот, съест свою долю без всякого аппетита – ведь тебе тоже досталась половинка.
Вот видишь, Кадри, человеку не стоит самому делать себя несчастным.
Ты пишешь, что у тебя хорошие соседи по комнате и ты с ними хорошо ладишь. Не думай, что все люди вокруг тебя сделались вдруг лучше и веселее. Нет, Кадри, веселее и лучше сделалась ты сама.
Если тебе говорят, что ты сутулишься при ходьбе, то нужно постараться держаться прямо, а не обижаться. Надо уметь видеть правду и уметь понимать ее – от этого зависит все.
Старайся всегда и всюду видеть хорошее, даже если это хорошее не всегда на виду, не всегда на поверхности. Всегда борись за то, чтобы побеждало хорошее...»
Я много думала над этим письмом и поняла, что это и есть «секрет» тети Эльзы, который мне так хотелось разведать в больнице.
Как я мечтаю стать такой же, как она!
И почему бы мне не стать такой? Ведь у меня «все десять пальцев» целы. Даже глаза у меня теперь здоровые. Операция была тяжелая, но я перетерпела все без крика. И никакого геройства тут не потребовалось.
У меня никогда больше не бывает головных болей, да и вижу я теперь хорошо и очков не ношу. Правда, вначале мне приходилось очень беречь глаза. За пять месяцев, что я прожила в санатории, мне не разрешили прочесть ни одной книжки.
Но мне и так хватало дела. Между прочим, я больше всех прибавила в весе. И доктор всегда ставил меня в пример другим. Со всеми я ладила, и мне было так весело и хорошо, как никогда.
Жаль только, что я не могла все записывать. Теперь уже не придется, потому что через три дня начнутся занятия в школе. А сегодня я приглашена к Анне на день рождения. Из-за этого я даже на день раньше уехала из санатория.