1. жительницы тех же Городищ Батышевой Ольги Корнеевны (она же Кафа), 21 года, дочери столяра вагонного цеха, незамужней, учившейся в 1915-1916 гг. на физико-математическом факультете Томского императорского университета, при Временном правительстве сестры милосердия на русско-германском фронте, ныне в государственно полезной должности не состоящей,
2. бывшего чиновника военного времени Кычака Федора Васильевича (он же Горец), 26 лет, сына содержателя гостиницы, холостого, прошедшего курс юридического факультета Петербургского императорского университета, в русско-германской войне не служившего по нездоровью,
нашел:
Батышева, руководительница большевистской организации в Городищах, и Кычак, член этой организации, ставили себе целью свержение существующего в Сибири строя и в этих видах практически подготовляли вооруженное восстание в своем городе, каковое, однако, осуществлено не было за силою обстоятельств, не зависящих от их воли.
Принимая во внимание:
1. показания Кычака, из которых следует явная вина обоих,
2. показания чина милиции Лощилова,
3. письменные показания дежурного по Городищенскому телеграфу Белова об обстоятельствах, при которых протекало одно тайное собрание большевиков-подпольщиков,
военно-полевой суд признал обвинение доказанным и, полагая, что по нему должны быть применены статьи 100 и 101 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, а равно и постановление Административного совета от 14 сентября 1918 года,
приговорил:
по лишении всех прав состояния Батышеву Ольгу Корнеевну (она же Кафа) подвергнуть смертной казни через расстреляние.
Кычака Федора Васильевича (он же Горец), принимая во внимание публичное и чистосердечное раскаяние, подвергнуть каторжным работам без срока.
Приговор не обжалуется и провозглашается окончательным, но при подаче прошения о помиловании утверждение его станет прерогативой Верховного правителя.
Ниже приговора по тому же серому полю шло обращение к городищенцам, набранное несоразмерно большими буквами:
Вынужден предостеречь: подобное и впредь найдет в законе дозволенную, достаточную и неумолимую беспощадность, а в моих людях скорую и, как понятно, не всегда обставленную формальностями готовность смертью утверждать порядок.
Выделяю эти слова — смертью утверждать порядок.
Правление адмирала Колчака незыблемо!
Гудок.
Струя белейшего пара свечкой выпрыгнула над крышей депо, и тотчас же могучий железный голос накрыл оба городищенских поселка. Когда гудок смолк, казак выплюнул цигарку и прислушался, напряженно разглядывая тлеющий под ногами окурок.
Голоса. Шаги.
Ну, ну, шагай, деповщинка, думал казак. Тут тебе гостинец исделан. Только вот не закололо бы от него в боку.
Потянулся, как сытый кот на солнышке, привалился к обшиве, шашка легла на желтый лампас и — почти вслух:
— За-а-ко-лет!..
Из пролома в станционном заборе по мосточку и выше на взлобок к торжествующему казаку повалили рабочие. Сгрудились у приговора.
А снизу — еще один. Парнишка лет шестнадцати. Его красная рубаха отцвела, залиловела, набралась копоти и мазута. Пиджачок влез на горбушку, открыл красное — полспины, грудь, локти, а плоская кепочка, та и вовсе лепится на затылке для одного лишь занятия места. Минуя казака, блаженно прикрывшего веки, парнишка понимающе хмыкнул, сделал ладонями нечто парящее и на цыпочках поплыл к толпе.
— О! Повешенная бумага!
И громко через головы:
— Читай вслух, Иван!
— Вслух-то вслух. — Голос со стороны. — Да вон ведь... лампас-то. Громкое чтение, да еще на улице.
— А мы его спросим... Господин казак! Ребята спрашивают, может, почитаете нам эту бумажку.
Кот не повел и ухом.
— Валяй, Иван, они почивают!
Теперь казак разлепил бесцветные стерегущие глаза. Кривоватая нога в начищенном сапоге лениво царапнула по песку краем подошвы.
— Ты что-то спросил? — Казак удобнее приладил шашку на лампасе.
— Да вот насчет чтения.
— Который тут Иван? — В голосе ленивое, вязкое. — Читай, когда берешься. Только без этих... без насмешек и разлагации. Чинно, как в церкви.
Первые слова приговора Иван читал еле слышно.
— Громче! — потребовал казак и, хотя Иван продолжал читать, как и читал, удовлетворенно сомкнул голые красные веки.