И уже в сплошном хохоте этаким крадущимся лисом, разваливая толпу какой-то магической силой, подплыл к невесте и, показывая глазами, руками, трясущейся грудью на пустое место, защелкал подошвами, как соловей. Невеста глянула на жениха, неспешливо скинула с плеча косу и пошла в притопочку, поводя у бедер ладонями и поворачиваясь. Когда перепляс кончился и коленопреклоненный Лох, поникнув головой, стоял перед своей княгиней, Гикаев подошел к невесте и привлек ее к себе, заглядывая в глаза.
— Горько! — крикнул Лох, вскакивая и обводя народ руками.
— Я те дам «горько»! — На круг выметнулась та, давешняя, глазастая и бедовая. — Ты чо баил, ядрена мать? Горько? Невесту лапать?
Она выхватила из его рук маркизетовый платочек, вбилась клином между генералом и невестой и, отпихивая генерала мощным задом, заколотила каблучками так сердито, что по столу поехали гусыни-четверти. Потом повернулась к генералу и, подергивая вскинутым платочком, задышала ему в лицо:
Минут через двадцать Гикаев и Лох вышли во двор проверить лошадей.
Лошади стояли под поветью у кормушек, и какой-то мальчуган, держа за спиной пустой мешок из-под овса, глядел на них зачарованными глазами. Завидев хозяина, Мавр поднял над кормушкой свой тонкий изящный храп и, кажется, сказал: «Здравия желаю!». Кобылка Лоха заржала.
Гикаев достал из портсигара сигарету и протянул подхорунжему.
— Я бы лучше самосадику, — сказал Лох, но сигарету взял и, чиркнув спичкой, потянулся с огоньком к генералу.
Тот обстоятельно размял и раскурил свою сигарету, попыхал дымком, закидывая голову, и оба пошли к избе.
— Когда я получу ключ от будуара? — спросил генерал.
— Главное позади, ваше превосходительство. Жених набрался как Мартын мыла. Бедняжка невеста одинока и почти наша: в ее глазах я шикарный танцор и душка. Заметьте: и душка... Посижу у милого плечика, шепну чего-нибудь, подтолкну рюмашку под белы рученьки. И псэ! Пьяная баба — глухая. Ей говоришь: садись, она ложится.
Гикаев швырнул под ноги загасшую сигарету и достал другую. Потом жестом попросил подхорунжего зажечь спичку и, закурив, сделал глубокую жадную затяжку, оскаливая зубы.
— Только запомните, подхорунжий. — Чувственный трепет делал генерала поэтом. — В том, что мы называем любовным поединком, женщина — наш партнер, а не жертва. Не слишком усердствуйте.
— Разумеется, господин генерал. Колечко, портсигарец из чистого золота. Красивые слова — щедрость султана. Я правильно понимаю свою задачу, ваше превосходительство? Умаслить и настроить?
Решили кататься верхами.
Княжна-сваха и тысяцкий хотели было помешать этому, говорили, что божьи устои суровы, ломать свадебный пир нельзя, для катанья, для ряженья будет второй день свадьбы, но их никто не слушал, и под гармонную кадриль, с хохотом, визгом и пляской повалили во двор. Невесте подвели на диво спокойного, ласкового конька с низким монгольским седлом, обделанным грубой кожей, жениху — белую, как снег, горячую кобылицу. Кобылица с места взяла в намет, кося на жениха немигающим черным глазом летучей мыши, и тот, схвативши луку седла, не сразу кинул в него плохо повинующееся тело. Все остальные тронулись легкой побежкой и только на пустоши, стекавшей в многоверстную Кедровую падь, дали коням волю. Кавалькада растянулась без малого на версту. За женихом скакали его дружки, низко припав к летящим прочь гривам в бумажных цветах и лентах, потом мужики постарше, табунок товарок невесты и она сама, без фаты, в пиджаке жениха с подвернутыми рукавами. Поток поезда замыкали генерал от инфантерии, его верный страж и ямская телега с тысяцким на одной стороне и гармонистом на другой. В задке телеги погромыхивали противни со всяческой снедью, лагунок с кваском-медовухой, бутыли с чуринкой и самогоном.
Лох глядел на невесту.
— Мы делаем колесо, — сказал он Гикаеву, оборачиваясь и осматривая местность. — Промысел божий!