— Одна, — дополнил Франт.
Конторщик поставил в книге две цифирки.
— Что-то вроде маленькой ревизии, — объяснил Кафе третий, приближаясь к ней и снимая фуражку.
В жесткой посеребренной шевелюре лежал ровный шпагатик пробора. Новенькие погоны. Запах духов и дорогого трубочного табака. Верхняя губа надвинулась на нижнюю, выражая тонкую и, пожалуй, обещающую улыбку.
— Полковник Глотов, — представился он строго и почтительно.
— Вижу. — Лицо Кафы стало высокомерным.
Глотов слегка поднял лицо и сделал глубокий кивок, как бы сказав, что не ожидал другого, и ему приятно, что он не ошибся. Потом шагнул к рисункам, лежавшим на вмурованной в стену доске, и закинул руку с фуражкой за спину.
— О, какой вкус! Это «Граф Нулин», конечно. Мотивы на озорную поэму. — Рука подергала фуражку и застыла. — Скажите, я прав?
Кафа молчала.
— Могу ли немножко покопаться?
— Этого еще не хватало!
— Ну, а как быть, в таком случае, с маленькой ревизией? — Глотов собрал на лбу недоуменные морщинки, постоял, глядя в лицо Кафы, и, будто преодолевая какое-то сопротивление, повернулся к конторщику. — Гляньте в свою книгу, почтенный. Да, да, полистайте.
— Насчет жалоб, господин полковник?
— Вот, вот. Жалобы, просьбы заключенной. И соответственно, как их принимала администрация.
— Пушкина просили... вот. И еще постель...
Конторщик оторвал глаза от книги и, поправляя очки, поглядел на койку.
— Не эту постель, почтенный, — милостиво улыбнулся Глотов. — Скажем точнее, не постель, а пастель. Краски, мой друг. Ну, а где же Пушкин? Конторщик не знает? А вы, старший надзиратель?
На лице прокурора скорбная мина, в голосе досада и неудовольствие.
Глотов сказал своим сатрапам еще несколько слов из какого-то утопического трактата о прекрасной тюрьме, о праве заключенного, несущего крест ответственности, на внимание и заботу, и, надев фуражку, стал прям и неподвижен.
— Честь имею! — сказал он Кафе и первым проследовал в коридор.
Оставшись одна, Кафа подумала, что в ее судьбе произошло какое-то серьезное событие. Что-то случилось. Глотов приходил не для того, чтобы оставить запах табака и амбры. Она опять читала письмо сестры, но тут же откладывала его и думала о визите прокурора.
Возвращая письмо в конверт, она заметила в нем половинку билета в иллюзион с каким-то рисунком. Достала и рассмеялась: нарисовать такое мог только Григ. На клочке пронзительно зеленой бумаги — три одинаковые белки, одна за другой, и шапочка мухомора. Это их общий тайный знак, ключ шуточной тайнописи давней, давней поры. И как тогда — шеренга цифр. Вот ведь хитрец. Уж не приглашает ли он ее на свидание? Первые цифры — день года, в который она родилась, дальше — месяц, еще дальше — число. Боже, все совпадает! А вот и час свидания. Сегодня? Едва ли не в этот миг? Она поглядела на дверь, на окно, ожидая продолжения чуда, и поняла, что оно наступит.
Он придет! Он будет здесь!
И тотчас же событие, приславшее в ее камеру прокурора, отступило в тень и стало ничем.
1 сентября 1919 года управляющий министерством снабжения и продовольствия в правительстве Колчака вошел в Государственное экономическое совещание с представлением № 8280 об учреждении особого органа по эвакуации промышленных предприятий.
Перед наступлением советских войск в районе Урала оттуда была эвакуирована в глубь Сибири масса промышленных — казенных и частных — предприятий... Ни одно из этих предприятий не использовано, а относительно многих не имеется даже сведений, где они находятся. Эвакуацию этих предприятий с Урала по преимуществу осуществлял технический отдел при Главном начальнике снабжения Западной армии. Лица, входящие в эту организацию, вполне осведомлены о ходе всей эвакуации, но сама эвакуация никаким законом не предусмотрена и находится в самом неопределенном положении. Полагая, что дело охраны и использования эвакуированных предприятий должно находиться в распоряжении гражданских властей, я и счел возможным составить проект закона об особом совещании.
— Приехал папочка! — сказала Варвара Алексеевна, входя в кабинет мужа. — Тащил по железке свой завод, красные — ччик и оттяпали. И вот — в чем мама родила. С одним чемоданчиком.
Варенька сияла. Такой радости на ее лице давно не было.
— Зовет нас за границу.
— Он у тебя? — угрюмо спросил Мышецкий, вставая из-за стола.