Подумать только. Деликатнейшая госпожа Мышецкая вонзила свои жемчужные зубки в руку господина прокурора, а теперь грозится еще и откусить ему нос!
Боже, что делает темнота!
Глотов щелкает выключателем.
Свет вспыхивает, и вся изысканность человеческих отношений, которую накопили люди за тысячелетия своей истории, вновь воцаряется в комнате.
— По-видимому, я могу надеяться, — говорит Глотов серьезно, почти сурово, — что буду понят правильно, и ваши чувства меня не осудят.
Мышецкая хмыкает и смеется: да, да, да. Она вновь милая кошечка, готовая поиграть опасностью, хотя и держится пока на удалении.
В дверь постучали.
Глотов поднимается.
Оборот ключа.
И громкое, почти радостное восклицание:
— А, милейший Глеб! Ну проходите, проходите!
Из дверей на окно пахнуло набухшей от дождя шинелью.
Войдя в комнату, Мышецкий с неопределенной улыбкой жмурится на свет.
Бледное, мокрое лицо. Плечи вздернуты, в левой руке бокастый портфель. По желобку ворота скатываются на погон светлые дробинки воды.
— Глебушка? — изумлению Варвары Алексевны нет предела.
Собственно, одно лишь это простодушное, полупьяное изумление и выражает ее лицо, голос, разбитая спутанная прическа, суетливые движения. Она моментально срывается с турецкого дивана со своими шумящими юбками и вот уже повисла на мужа, уткнувшись разгоряченным лицом, куда-то мимо его плеча.
— Как ты нашел меня? А?
Мышецкий молча берет ее за руки.
— Сердце — вещун, — не то спрашивает, не то утверждает Глотов и, обойдя стол, тычет вилкой в тарелку.
— Все в порядке? — спрашивает Мышецкий, поправляя на виске жены прядку волос.
— Да, Глеб. — Она поправляет ту же прядку. — Голова кружится.
— Домой теперь?
— Да, Глеб. Конечно, Глеб. Но ты ведь еще ни о чем не спросил меня. Спрашивай, Глеб. Ну, спрашивай же! — Лицо ее размыто и несчастно, губы нетверды. — А почему ты уставился на мои ноги? А, туфли! Вот дура! Я сняла их у дивана, я сейчас, Глебушка!
Качнулась. И как-то боком пошла в сторону, покачивая руками, будто опираясь о воздух.
— Поручик Мышецкий, — говорит Глотов, — положение начальника, как известно, делает меня лицом, отвечающим за любое ваше решение. — Голос его обретает обычную крепость, воодушевление и бархат. — Как понимаю, вы прервали сессию полевого суда. Могу ли я знать, почему?
— Прошу прощения, господин полковник. Разумеется, я должен был начать с рапорта.
— Что-нибудь произошло с подсудимыми?
— Тиф.
— Тиф? Х-хо, этот новоявленный судья, похоже, по-настоящему впрягается в нашу упряжку. Только вот однообразен в наказаниях да и казнит не только виновных.
— Как, впрочем, и мы с вами.
— Что-то новенькое! — прокурор глядит на своего заместителя внимательно и цепко. — Хотите выпить?
— Да. — Мышецкий выдерживает паузу и, подойдя к столу, поднимает уже наполненную рюмку на тонюсенькой голубой ножке. — И еще хотел бы ясности.
— Да, да, — соглашается Глотов. — Почту́ за долг.
Он косит взглядом на Варвару Алексевну, сидящую на табуретке в позе ребенка, которого сон уже опутал своими нежными тенетами, веки падают, а спать почему-то нельзя. Пышные ее юбки взбиты над коленями, а в опущенной и почти заснувшей руке туфелька.
— Фи, а где вторая?
— Надеюсь, вы поймете меня, — говорит Глотов тоном приятельским и доверительным. — Мы были с Варварой Алексевной в скромном, несколько озорном концерте. Она захотела домой. И вот в ожидании машины... — Жест, обводящий комнату. — А потом эта гроза, этот сумасшедший ливень.
— Глебушка, а вот и вторая!
Госпожа Мышецкая вроде бы еще сидит на табурете, только вот пальцы ее, унизанные золотом и камушками цвета рыжего дыма, упираются теперь в пол, а юбки заброшены на голову, и трудно понять, где и что.
— Не следовало давать дамам вина. Помните у Чехова? — спрашивает Мышецкий Глотова.
— Помню, Глеб! — В голосе Глотова приглушенная враждебность: объясняться он не привык. — И если великодушие ваше освободит меня от дальнейших слов...
Забулькало из графинчика, и в руке Глотова рюмка маньчжурского спирта с плавающими поверх пустыми темными ягодками брусники.
— За милых и верных жен!
Глотов махнул рюмку разом, поддел вилкой веснушчатый пегий рыжик и, похрумкивая, смеется в лицо Мышецкому:
— Я откушу вам нос! Знаете, откуда это?
Мышецкий молчит.