День четвертый
На следующий день Мышецкий был на параде, молебне и рауте. Домой он вернулся в заметном подпитии и, не заходя к Вареньке, прошел к себе в кабинет, выкурил папиросу и стал подклеивать в дневник телеграммы, частью не первой свежести, так как телеграмм было много, а времени мало и на страницах дневника они поселялись с опозданием. Снабженные коротенькими заголовками, они звучали сейчас, как перепев одной и той же восторженной реляции. Если же говорить честно, это уже был день вчерашний.
Верховный правитель и его Совет министров. Декларация:
Граждане! Доблестные армии Российского правительства продвигаются в пределы Европейской России....
Генерал Деникин, главнокомандующий вооруженными силами на юге России. Приказ:
...русские армии неудержимо движутся вперед к сердцу России. Спасение нашей Родины заключается в единой верховной власти и нераздельном с ним едином верховном командовании. Исходя из этого глубокого убеждения и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку, как верховному правителю русского государства и верховному главнокомандующему русскими армиями. Да благословит господь его крестный путь, да дарует спасение России!
Верховный правитель генералу Деникину. Телеграмма:
С чувством глубокого волнения приветствую Ваше патриотическое решение, продиктованное Вам истинно государственной мудростью. Вы в пору государственного распада и морального разложения великого народа выступили под стягом единой России. Ныне Вашим решением Вы подаете новый пример солдата и гражданина, превыше всего ставящего благо Родины и ее исторических судеб. В великом подвиге служения Вашего России да поможет Вам бог!
Барон А. П. Шлиппенбах, Е. А. Жданов, А. В. Коробко, члены Совета объединения несоциалистических общественных деятелей. Приветствие Верховному правителю:
...самоотверженная любовь к отчизне побудила Вас принять на себя бремя верховной власти... Блестящие успехи, достигнутые нашей возрождающейся армией, руководимой Вами, подтверждают правду, которая легла в основу Вашего решения и Вашей уверенности.
Жорж Бенжамен Клемансо, министр-председатель Франции генералу Жанену. Телеграмма.
Благоволите передать адмиралу Колчаку мои поздравления по случаю блестящих побед, одержанных его войсками на фронтах Восточной России. Я не сомневаюсь, что Сибирская Армия под руководством своих выдающихся вождей... осуществит ту цель освобождения России, которую мы себе поставили.
Он сидел в кресле.
А над столом, вытянув шею и с любопытством заглядывая в дневник, возвышался глиняный сосуд в виде кегли. Подле стояла полная коньячная рюмка. И монпансье «Ландрин» в жестяной коробке.
На душе было муторно. Катаная свеча раздражающе пахла горелой тряпкой. Медом, лесом и тряпкой. Пальцы скрючивал гуммиарабик, и, когда он барабанил ими по подлокотнику, они стучали, как деревянные. Противно! Лунный квадрат у его ног почему-то дымился, а тень герани была лохматой, с одним необыкновенно ярким мерцающим глазом, и Мышецкий думал, что это Вий. Именно таким лохматым, горбатым и бесформенным, с одним маленьким, как у свиньи, сверлящим бриллиантовым глазом мерещился он ему в детстве — самое страшное, что создавало тогда его воображение.
Часы ударили четверть. Он глянул на дневник и тотчас же понял, что гнетут его не свеча и не деревянные пальцы. Деникин тянет Колчаку руку через города и губернии, занятые красными. Колчак, в свою очередь, тянет руку Деникину, через те же города и губернии. Что это? Святой союз? Единение? Русь, вздымающаяся из пепла? Ложь! Такое же эфемерное и зыбкое, как и бриллиантовый глаз, созданный свечением луны, тенью и воображением. Рука Деникина — жест. Пустой, корыстный, тонко рассчитанный. За жестом этим — ничего, кроме желания прибавить злой воли и решимости собственной армии. Вождь Юга становится в широко афишированное подчинение потому, что оно НЕВОЗМОЖНО. Меж белыми армиями — неодолимый бушующий океан красных. Не будь его, Деникин рвался бы не в чужое подчинение, а к шапке Мономаха, и, надо думать, с такой же яростью, как и его дальневосточный собрат, тупица Семенов.
Потом он думал о Кафе, о Вареньке, о ее странном романе с Николаем Николаевичем, а глиняная кегля то и дело склонялась над рюмкой, пока вдруг не выяснилось, что она пуста.
Как переменчиво военное счастье! Совсем недавно эти депеши, эти приказы и приветствия являли собою день настоящий. Они обещали неизбежный, скорый и полный триумф белого оружия. Пьянили видением мира и тишины. Настраиваясь тогда на этот лад, Мышецкий почему-то рисовал себе одну и ту же убогую и, вместе с тем, великую русскую картину: бестрепетный весенний день, лошадь в пахотной борозде, соха, сивая, сбитая набок, борода Льва Толстого. Теперь это видение истаяло, пропало, волны времени залили его мраком. Правда, Деникин и сейчас еще прокладывает, прорубает себе дорогу к столичным заставам, отслужен перед Москвой последний молебен, сочинена «московская директива», облетевшая прессу всех стран мира. Колчак же сник. Красные сшибли его с Уральских перевалов и теснят, вбивают в землю его войско.