Кафа отошла от окна.
А на решетке тотчас же возник воробьишка. Весь в саже, взъерошенный, без хвоста, он являл собою вызов и оскорбление той красоте, что сияла за его спиной.
— Неужто Куцый? — спросила Кафа.
— Здравствуйте! — отозвался воробьишка. — Надеюсь, пожрать найдется?
— Ах ты, паршивец этакий! Не заявлялся целых два дня и пожрать просишь?
— Милостивая государыня, вы не правы. Я был занят. — И еще более проникновенно и учтиво: — Милостивая государыня, вы не правы, не правы.
Иногда утверждают, будто собаки составляют великое множество самых разнообразных характеров, что и среди них бывают абстрактные жалостники, злючки, подхалимы, работники не за страх, а за совесть, грубияны и дипломаты... Воробьи живут от нас чуть дальше, чем собаки, но и к ним, надо думать, приложимо это утверждение. Наш воробей был воплощенной галантностью.
— О, да тут сегодня царский стол! — ликовал он, подпрыгивая на несгибаемых ножках и стуча клювом по подоконнику. — Возможно, я смогу отведать еще и вот это?
— При условии, если будешь прилетать исправно. Усёк? Да не стучи так часто, торопыга! Никто тебя не опередит.
Воробьишка ничего не слышал, он наслаждался. Но вот в руках Кафы появился карандаш. Гость опасливо стрельнул на него одним глазом, потом повернул головку и сделал то же самое другим. И все понял.
— Это неверно! — завопил он. — Это неверно, делать меня натурщиком. Дождалась бы, на худой конец, когда у меня отрастет хвост.
С решетки он прощально чирикнул и, если не ошибаюсь, приподнял над головой шляпу. И тут же его не стало.
Что значит все кавалеры мира в сравнении с этим пройдошливым замарашкой?
Кафа морщила нос, смеялась своему рисунку, а с листа, с тюремной решетки, набросанной мгновенными взмахами карандаша, воробьеныш говорил: «Здравствуйте!», а с другого — прощально чирикал, зажав под крылышком щегольскую трость и чуточку приподнимая над головой круглую шляпу тарелкой.
В детстве отец часто рисовал ей пряничную лошадку. Лошадка стояла боком на широких ногах, которые клиньями стекали к изящным маленьким копытцам, и удивленно таращила большой круглый глаз. Получалась она всякий раз одинаковая. Но девчонке это не докучало. И когда карандаш, протопав пунктиром все линии, предписанные скакуну природой и искусством, начинал творить хвост, а хвост этот летел вдоль земли и был вдвое длинней самой лошадки, она забирала у отца рисунок и мчалась на улицу показывать ребятишкам.
Сама же ничего не рисовала.
В кухне их дома, против двух спаренных окон, стоял верстак отца. Верстак был стар, его деревянный винт начинал крошиться, но то, что возникало с его участием, было молодо и красиво. Отец говорил, что хороший столяр получается из оконной рамы. Если ты вычертил раму и связал без единой щели и она, еще без клея, такая прочная и так хороша, будто вырезана из цельного дерева, значит ты столяр. В вагонном цехе депо Корней Батышев (как и его три брата — Алексей, Константин и Василий) менял обшиву на пульманах, починял рифленые двери, полки, столики, что-то точил, подновлял, подклеивал, полировал и редко делал новое. Новое он делал дома.
И чаще это были оконные рамы.
Случалось, к отцу приходили господа: инженер в блестящих штиблетах, с брелоком на жилете тонкого сукна, вальяжная дама в боа, чиновник. Они вносили с собой посторонний господский запах и оживление. Смахнувши с табуретки опилки, отец придвигал ее к заказчику, тот кивал, протирая очки или снимая шляпу, говорил вежливые слова, иногда садился. Начиналось таинство ряды. Девчонка по обыкновению вертелась тут же. И как только на верстаке или в руках отца появлялась денежная бумажка, а за оградой начинала стучать отъезжающая пролетка, она летела во двор, за матерью.
— Опять влез в хомут, нехристь! — ворчала мать, поднимаясь на крыльцо. — День на работе, ночь на работе... Ко всенощной некогда сходить.
Отец смеялся.
— Сооружу вот батюшке Азадону полированный гроб, как помрет. С калевочкой позатейливей. На точеных ножках. Вот тебе и прощение грехов. Ты бы, мать, лучше стаканчик налила.
— Дождемся, даст бог, святого праздника, тогда и налью.
А сама лезла рукой под какую-то из своих юбок, добывала ключ на железной цепочке, открывала шкаф, наливала отцу в стаканчик из пирамидальной бутылки с толстым наплывом орнамента и крестилась на дальний угол: