Кафа ничего не слышала и не видела. Стены расступились. День. Солнце. Под увалом мальчишки играют в бабки, где-то мычит корова, через пути, по дощатому переезду, валят из депо рабочие. Много рабочих. А с востока за семафором гудит, проносится паровоз, накатывает клубящиеся дымы на рощу, на луковки древнего скита, на заборы и прясла...
— Я — Кафа, вы — прокурор, — сказала она. — Истина в этом. Общей для нас задачи не было и не будет. Пригласите конвойного!
— Это ваш последний шанс, — напомнил Мышецкий.
— Мой адвокат думает так же. — В тоне ее голоса послышалась задорная нотка. — Трогательное единение врагов по закону. Два крючка плетут одинаково. Вас это не задевает?
— Нисколько.
— Прикажите вернуть меня в камеру!
— Да, конечно. Но прежде — последнее, на что указывает мой опыт: жалоба ваша такова, что может обещать только трагедию. Верховный предпишет исполнить приговор, не медля и минуты.
— Если успеет.
— Она слишком оскорбительна.
— Пригласите конвойного, поручик!
Она лежала на койке, вмурованной в стену, прикрыв лицо ладонями.
Как трудно, как трудно!
Должно быть, у каждого есть свое представление о свободе. Цыган, конечно, видит отсюда луг, реку, костры, дорогу, слышит колокольчик, шум колеса, бубен, песню. Пахарю видится пашня, грач на борозде, хлеба выше дуги и тоже река. А вот ей — шумные толпы, суета под черемухами на перроне, веселая мастеровщина в воротах депо, гулянье, качели под многоцветьем ярмарки, смех... Она тоскует по людям, по суете, и, когда шел суд, беда ее смиряла свою силу оттого, что кругом были люди. Много людей.
«Это нужно для вас».
Туман какой-то...
Кажется, в этом прокуроре притаился кто-то другой. Чем-то другой. Когда он говорил в суде, что она, Кафа, заслуживает изгнания из зала суда как лицо, презревшее суть и формы судебного обряда, это был только прокурор. Нечто неумолимое. Беспощадное и казенное. В том же качестве человека, для которого нет в мире загадок, так как их не знает и сам закон, видела она его и там, в Томске, в доме с холодными печами голубого изразца. Да и здесь, в камере. «Итак, карцер!» Конечно, и сейчас воображение бессильно увидеть в нем чуткую, ранимую душу художника. Это не романтик. Он не кинется на штыки ради Прекрасного.
Кто же тогда притаился в нем?
Кто этот другой?
Или никого?
В сумерках под окнами одинокого заброшенного дома остановился охотник с централкой за плечом, с деревянным гусаком на поясе и, оглядевшись, постучал в ставень. Дорога перед домом — кривой, плотно убитый отвилок старого Московского тракта — была так же заброшена, как и сам дом. По ней уже давно не стучало колесо, дожди посмывали дорожные письмена, а семейки курослепа стали выбегать на нее из обочины и селиться.
Воздух продолжал темнеть, подчеркивая тишину и запустение. Бесшумные быстрые крылья летучих мышей, возникающие то над шатрами ворот, то над дорогой, повторяли этот унылый мотив, и казалось, охотник стучится напрасно. Но вот во дворе что-то звякнуло, послышались шаги, должно быть, по крыльцу, потом скрипнул засов, и в калитке, открывшейся, насколько позволяла цепь, обрисовалась сутулая мужская фигура в белой рубашке.
— А, товарищ Пахомов! — послышалось из калитки. — Что-то без собаки?
— Да морока одна с этой собакой.
Пока Пахомов, навалившись грудью на шаткий кухонный стол, писал в стороне первую листовку, Чаныгин, смахнув кепкой пыль с ходиков, брошенных хозяевами заимки, толкнул маятник и стал тихонько рассказывать Ивану, как он вез с позиции германские часы с кукушкой и как на Полесье отдал их нищему: кукушка потеряла голос, а без голоса это уже не забава.
Пахомов читал вслух только что написанное:
— Товарищи, вас мобилизуют! На ваши села, деревни и заимки наведены пушки, над вашими головами занесены казачьи нагайки, вам грозят смертью! Грозят потому, что вас боятся. Не дайте обмануть себя! Пойти в солдаты — это пойти в убийцы. В убийцы отца, матери, сестер, братьев. Поднимайте беспощадное оружие, обращайте его против настоящих убийц. Чаша гнева народного переполнена. Разъясняйте белым солдатам пагубность, антинародный характер дела, которому они присягали! По всей Сибири, не боясь пыток и расстрелов, работает партия коммунистов-большевиков. Вступайте в большевистскую партию! Готовьтесь, внимайте, ждите сигнала к всеобщему восстанию! В ряды революции, товарищи! В ружье!