подлаживаясь под оркестр, запел Годлевский.
— Вам еще хочется петь? — спросил Глотов, приближаясь к штаб-ротмистру. — Х-хо, кажется, Гикаев приглашает нас к автомобилю.
Как только офицеры подошли к новенькому «Фиату», Гикаев, устало откинувшийся на сиденье, повернулся в их сторону и заговорил, выделяя каждое слово:
— Запишите, штаб-ротмистр, и напомните. — Он помолчал, пережидая, пока Годлевский достанет записную книжку. — Свидание с Кафой. Вы устроите мне его в ближайшие два-три дня. Ну, а вас, Николай Николаич, я попрошу к себе в половине десятого. Будьте здоровы, господа.
Днем позже городищенцы читали приказ:
Начальник французской военной артиллерийской миссии имеет честь оповестить население Городищ, что в окрестностях последнего в ближайшую среду будут производиться практические учебные стрельбы боевыми снарядами. Орудия будут поставлены впереди окружающих Городища высот с южной стороны. Цели попадания — четыре озера, что западнее восьмой улицы поселка Деповского.
Литейка.
Слева — депо, кузнечный цех, котельная, справа — пожарка, рубленная из звонкого лиственничного бруса, с каланчой и колоколом, с конюшней, с красными бочками на красных колесах, с жиденькой запыленной рябинкой, привязанной к колышку.
Перейдя пути, Иван остановился у котельной. Через пять-шесть минут за деревцем возникла массивная фигура Чаныгина. Заметив друг друга, они с разных сторон прошли в литейку. В окнах ее вспыхнул свет. На путях загремела балалайка. Подошел Парфен Терентьев, потом его брат, потом сразу двое — Грачев и Вострокнутов...
— Значит, с вопросом о забастовке покончили, — заключил Чаныгин. — Теперь о вылазке на переезд. Думаю, что собираться удобнее всего тут. Парфен придет раньше и прицепит к паровозу порожнюю платформу. Поделимся так: Вдовин и Грачев — на тендере, остальные — на платформе. К переезду надо поспеть ровно в десять, чика в чику. Да... Только вот часы что-то забарахлили.
Чаныгин сидел на верстаке, припорошенном у тисов медно-красной пыльцой металла. Не слезая, выдвинул ящик, захватанный мазутными пальцами, взял из него часы на длинной серебряной ниточке от медальона и прислонил к уху.
— А ведь пошли! — просветлел он и усмешливо покосился на Грачева. — Ты, что ли, ковырялся? Ма-а-с-так!.. Значит, к дальнему переезду ровно в десять. У шлагбаума нас будет ждать автомобиль с Кафой и офицером. Заберем всех на паровоз и айда — поехали.
— И офицер с нами? — спросил Грачев. — Или фальшивый он, офицер-то?
— Почему фальшивый? — Чаныгин с осторожной смешинкой глянул на Пахомова и рывком задвинул ящик. — Офицер настоящий.
— Ну, а куда мы денемся, если они опоздают?
— Перейдем на ветку, только и всего. С насыпи там дорога из тюрьмы, как на ладони. Поплетемся тихим ходом и будем поглядывать. Да, на всякий случай... Если угодим к белякам, объяснять всем одинаково: едем на кирзавод. За кирпичом для пекарни. Почему поздно? Стояли на ремонте.
— А прямиком им не скорее на своем автомобиле?
— Гиблые там места, Костя. Трясина.
Литья в тот день не лили, и оттого в медницкой было прохладно. От входных дверей к задним, к маленькому паровозику узкоколейки, который обычно бегал на путях с комичным достоинством лилипута и кричал таким же, как у лилипута, высоким и важно значительным голосом, тек свежий воздух. На сквозняке, привалившись к дверной колоде, стоял и реденько потренькивал на балалайке Парфен Терентьев. По случаю субботы на нем была лазоревая рубашка и саранка за ухом. В городском саду, который здесь называют рощей, — это кусок матерой тайги за станцией — играл духовой оркестр. Парфен тихонько повторял за оркестром печальную мелодию вальса «Оборванные струны», спокойно оглядывая пути, станционную платформу, стайку парней и девчонок, переходивших линию.
— Данилка идет! — сказал он, глядя на Чаныгина.