Алексей Прохорович говорил (теперь) о своей заграничной поездке. Конечно, Германия уже готова к войне. Близ границы он видел кордоны кавалеристов. Гарцующих и усатых. Во всем сером, без единой парадной золотинки. К российской границе они прихлынули не ради помпезных церемониалов. Им обещана работа. Ее ждут и закамуфлированные пушки, и бронепоезда, эти гремящие дредноуты на колесах, и пехота, упрятанная в леса. Чтобы все это свалилось на россиян, как ничем не проявлявшее себя вулканическое извержение, Вильгельм старается расстроить и приостановить военные приготовления России. В своем последнем письме государь заверил его честным словом монарха, что пока Россия ведет переговоры с Австрией, его войска не произведут никакого вызывающего действия. Вильгельм прикрикнул на государя. И вот — мобилизация отменена.
— Боюсь произнести вслух. — Алексей Прохорович понизил голос до шепота. — Всевышнему было угодно, чтобы царицей нашей была немка...
— А я, между прочим, все слышу, — сказала Варенька от рояля.
— Ты понимаешь, Глеб? — продолжал Алексей Прохорович еще тише. — Царица может, конечно, заблуждаться в тайных намерениях Вильгельма, но она немка. А с нею этот Распутин, этот святой черт, подчинение которому для государя отрадно и даже сладостно. Мобилизацию отменил не сам царь. Все дело в Распутине.
— Все дело в царе, — возразил Глеб. — Царь — наше проклятье.
— Этот?
— Любой.
— Глеб! В такую минуту!
— Именно в такую... Пока вождя России будет назначать физиология, а не люди... Не перебивай, пожалуйста! Не люди, не совесть, а слепой случай: кого выспит царь, ублюдка, немощь или то и другое...
— Господа заговорщики! — снова подала голос Варенька. — Я так и не слышала, будет война или нет?
Алексей Прохорович молча развел руками.
— Глеб! — Она круто повернулась на своем стуле. Лицо ее выражало напряжение и страх.
— Я не оракул, но... — Глеб вздохнул. — Ты же знаешь, для Сербии это уже факт.
— А для нас?
— И для нас. Милая Варенька, и для нас...
Она метнула на него недобрый и насмешливей взгляд:
— Тогда какого черта вы шепчетесь за закрытой дверью? Царь или Гришка? Немытый хлыст или его августейшая мамзель? Все хороши, голубчики! Долой! Я бы сказала им одно это слово — и штыки в землю. Одним махом по всем без разбору — и точка. Вам нужна война? Вот вам война!
Она высоко вскинула руки, чуточку помедлила и, мощно ударив по клавишам, тут же сломилась, приникла лицом к роялю и заплакала.
Алексей Прохорович принес пузырек с успокоительными каплями и вздрагивающей рукой стал капать в стакан. Она отвела его руку.
— Я с утра не в себе, — сказала она, вставая, и виновато улыбнулась мужу. — Пойми, Глеб... Этот сумбур, который я наговорила... Да, да, нервы. И страх. Цепенящий, глухой, как овчина.
Машинально потрогала его галстук, манишку. Пальцы почти не слушались. Она не видела их, не видела того, на что глядела.
— Неужели разлука?
Он взял ее ладони.
— Волнуюсь, — признался он вместо ответа и стиснул ее пальцы. — Волнуюсь.
— Драка тебя не коснется, Глеб, — сказал Алексей Прохорович. — Все лучшее Академия будет держать возле себя.
— Я — сын России, отец, — устало возразил Глеб.
— Слишком торжественно. — Отец помолчал. — И слава богу, что слишком торжественно. Высокие слова недолговечны.
Варенька высвободила свои пальцы и, как побитая, побрела к роялю. Рука ее упала на клавиши.
— Очень знакомая нота, — сказал Алексей Прохорович, глядя в окно. — Завтра вся Россия будет играть марш «Прощание славянки». Другой музыки Россия не захочет.
С началом войны Мышецкий пожертвовал на ее нужды все свои холсты и рисунки и поехал на фронт солдатом-добровольцем. 17 августа — это был семнадцатый день кампании — он пересек германскую границу в составе 1-й армии генерала Ренненкампфа. Сражение под Гумбиненом поставило перед бездной разбитую наголову 8-ю армию неприятеля, откатившуюся в панике более чем на 20 верст. Генерал фон Макензен, командовавший одним из корпусов, пытался на автомобиле остановить поток бегущих, но солдаты уже не признавали и не видели фон Макензена и, бросая оружие, продолжали бегство. Целостность Германии была нарушена, ворота ее открыты. Это был день русской славы. Потрясенный катастрофой, начальник германского генерального штаба Мольтке-младший тотчас же отстранил от должности командующего 8-й армией, придворного фаворита Притвица, а затем и отозвал два корпуса и дивизию с французского фронта на русский.